Книга Кругами рая - Николай Крыщук

Влюбленный и покоренный к тому же качеством ее натуры, ГМ сам способствовал вступлению Дуни в профессиональную группу Союза художников. Но с этого времени добровольно принятое равенство пошло трещиной.

Многие его коллеги вывели своих жен в люди, беззастенчиво восхваляя их мурлыкающие «шедевры», как будто разыгрывали постельную сцену из музкомедии. Ни он, ни Дуня на это были не способны. К тому же, их отношения не нуждались в бальзамировании, ради чего, безусловно, и старались мужья-протекционисты. ГМ был уверен: нельзя позволить себе дежурный комплимент, чтобы потом неизбежно не сфальшивить и в любви. Даже роман с другой женщиной не способен так прочно и наверняка погубить супружество.

Но чем меньше нравились ему картины жены, тем упорнее и амбициознее становилась она сама. Пройдя до конца полосу непонимания, в шаге от ненависти они перестали общаться. Теперь живут на нейтральной полосе, между любовью и ненавистью, неизвестно чего больше опасаясь – окончательно потерять первую или отдаться во власть второй?

За всеми этими недобрыми мыслями ГМ не заметил, что машинально надел вчерашнюю рубашку, в то время как накануне еще решил внести в одежду перемену. Все-таки у него сегодня свидание, необъявленное, конечно, но и случайной встречей не назвать. Потому что условились. Таня, с которой вчера он познакомился на скамейке в сквере, была послана ему кем-то великодушным, она появилась ниоткуда, не пришла, а спустилась с небес, словно знала, как ему в эту минуту скверно.

Вчера произошло много странного. На кафедре объявили об отмене его спецкурса, но при этом восторженно изъяснялись в любви и обсуждали предстоящий юбилей. Потом Таня, неожиданно приземлившаяся рядом с ним. Их ироническая пикировка обрела вдруг свойства надежного понимания. После странного происшествия в университете для него это было особенно важно. Старик вспомнил сейчас с благодарностью о возгласе Тани: «Какой же вы старик? А если и старик, то самый лучший в мире».

Совсем уж неожиданно появился у скамейки его давний ученик и Танин знакомый Костя Трушкин и легко уговорил записать на радио сразу несколько передач. Запись состоится сегодня, до того – встреча с Таней. В голове ни одной мысли и ни одного решения.

Еще этот неприятный разговор с пьяным доцентом Калещуком, который как будто объявлял его гением, но с тем лишь намерением, чтобы тут же под любым предлогом взять свои слова обратно.

Странно, странно все, включая его самого, сидящего под луной на перевернутой урне и произносящего какие-то судейские монологи перед черемуховой горностаевой молью. Если бы не Таня, он бы и вовсе, пожалуй, не вышел сегодня из дома. Но Таня уже, должно быть, ждет. А значит, уместнее будет пробормотанное где-то в дневнике Блоком: цветуще запуталась жизнь моя.

Глава шестнадцатая

ДУНЯ, В ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ МУЖУ, СТАРАЕТСЯ ЗАБЫТЬ ВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ И ЗАНИМАЕТСЯ КОСМЕТИКОЙ, ПЕРЕД ТЕМ КАК ПРИНЯТЬ АДОВЫ МУКИ ТВОРЧЕСТВА

Евдокия Анисимовна дождалась, когда муж щелкнул замком входной двери, и только тогда вышла из спальной, которая была одновременно ее мастерской. Перекусить. На столе стоял забытый ею с вечера стакан молока, в пакете оставались ржаные галеты – для нее достаточно.

Сейчас контрастный душ, чашка кофе, яблоко. Можно бы съесть еще яйцо, но яиц в доме не было. Бог с ним. Пока надо заняться лицом.

Евдокия Анисимовна гордилась, что в таком, что ни говори, серьезном возрасте у нее сохранялось лицо подростка. Она могла бы преподавать в летнем лагере математику и физкультуру, и все ученики обращались бы к ней на ты и по имени. А танцы, к которым Гриша был равнодушен, она любила до сих пор. Ох, сколько сердец разбила бы она на вечерних дискотеках!

Самую малость салатного на веки. Вот так. На скулы чуть-чуть розового. Кожа у нее была от природы белая, загорать она не любила и никогда не красила лицо тоном. Без розовой пудры тоже можно обойтись.

Кожа еще слава богу, слава богу! Все удивляются. Встретила одноклассницу, та посмотрела на нее пристально:

– Подтяжки делала?

– Нет, я из дома.

Через час только, не раньше, сообразила, о каких подтяжках та спрашивала, и расхохоталась. Дурочка! Нет уж, пусть вшивают себе золотые нити, кому это необходимо, а она пока и так хороша.

В шее, правда, появилась куриностъ. Евдокия Анисимовна по поводу себя, как и по поводу всего на свете, старалась не обольщаться. Надо спросить у Светки, та говорила, есть какой-то массаж для шеи. А пока – подбородок выше, вот так! Никакой куриности. И платочек не забыть.

Со стороны могло показаться, что Евдокия Анисимовна собирается на важную встречу. Но нет, сейчас она вернется в мастерскую и примется за портрет мужа, которым собирается удивить того в день его юбилея. Он не ценит ее живописи? Так вот, пусть получает. В этой работе она превзойдет саму себя. Будет и зло, и любовно, и в самое яблочко.

А что занимается при этом своим лицом?.. Это привычка. Легенды о гениях-неряхах придумали пьяницы из богемы. Художник должен сначала непременно привести себя в порядок, даже если ему предстоит спуститься в ад.

Также Дуня привыкла естественно и безболезненно выкидывать из памяти вчерашний день. Ну, не совсем выкидывать, но засовывать его поглубже. Никакого с ним диалога или выяснения отношений, никакого подсчета удач, тем более промашек. Случай будет, разберемся. Зачем-то со Светкой вчера загуляли, потом этот взрыв страсти с «афганцем», от которого она вовремя опамятовалась. И в том и в другом было что-то ненатуральное. Ну вот, стало быть, и потом! Для литератора распутывание интриги, может быть, и полезно, а для художника – смерть. Евдокия Анисимовна давно усвоила, что литературно к живописи подходят только дилетанты. Сейчас ее ждал Гриша. Если у нее и было с кем свидание сегодня, так это с Гришей, будь он проклят!

Глава семнадцатая

АЛЕКСЕЙ РАСКРЫВАЕТ ТАЙНУ ПОСЕЛКОВОЙ МИФОЛОГИИ И ВПЕРВЫЕ ПОДВЕРГАЕТСЯ РИСКУ, СТОЛКНУВШИСЬ ЛИЦОМ К ЛИЦУ СО СВИДЕТЕЛЕМ ЕГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ

В полуподвальных окнах какой-то мастерской горел свет. Алексей заглянул. Там, несмотря на ранний час, работали довольно-таки пожилые дети подземелья, вытачивая что-то на токарных станках для жителей света. Стружка перламутрово вилась и ломалась, на глазах у рабочих были танкистские плотные очки и матерчатые шлемы, над головой – лампы в намордниках. На земле, стало быть, по-прежнему шла война, и повар этой войны не спал ночами, приглядывая за своими подопечными.

Алексей с тоской подумал, что нет более опосредованных отношений с миром, чем работа с металлом.

Насчет музыки он не ошибся. Уже минут через десять перед Алексеем предстали открытые настежь ворота с надписью полукругом: «Парадиз» – Городской сад круглосуточных покупок и развлечений. Первая деревянная буква в слове «сад» давно была пущена, скорее всего, на шашлыки, что и явилось, конечно, причиной поселковой мифологии.

Деревья были перевиты лампочными гирляндами, которые горели с ночи. Вокруг них, как будто по цеховой договоренности, плавал вчерашний сумрак. В него хотелось просунуть руку.