Книга Кругами рая - Николай Крыщук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девушка сидела гордо, нога на ногу, и несколько раз нетерпеливо взглянула на него. Штучка было дернулся от ее взгляда, но тут же снова вернулся к нему. И опять их глаза встретились. Он соскользнул глазами на свой несвежий пиджак, вспомнил, что некрасив, представил на кадыке загорелые морщины. Но в глазах девушки было так неправдоподобно много, что Штучка снова поднял голову. Засуетился, в общем. И вот, в этой своей суетливости, он то ли разглядел, то ли просто вдруг понял, что девушка – цыганка.
Сначала ему показалось, что цыганка смотрит на него нахально. Но было в ее глазах столько детского и, черт его знает, может, женского, отчего пошел у него мороз по коже. Сам Штучка объяснял этот феномен просто: отвык. Потому что бытие все-таки определяет. А поскольку бытие его было мерзко, то и разучился он реагировать правильно на простые предложения жизни.
Штучка никогда не видел таких цыганок. На пальце у девушки было темное янтарное колечко. Белые, будто накрахмаленные бантики шнурков на аккуратных ботинках. И это театральное платье, с утра…
Он стал придумывать правдоподобное объяснение. Что вот где-нибудь на улице увидел в толпе цыганок девочку молодой и богатый заместитель главного инженера, украл ее, воспитал, а потом сделал своей женой. Но вместо этого придумалась какая-то чепуха: что была она на каникулах (где? у кого?) и теперь снова возвращается на учебу в свой табор.
Потому что в светящихся глазах девушки было что-то непереносимое – какая-то древность, до блеска отмытая дождями. А иногда, напротив, казалось, что глаза эти только сегодня родились. И все время: что девушка хочет ему что-то сообщить, пророчество какое-то.
Анисьич собрался с духом и решил взгляда не отводить. Девушка тоже продолжала смотреть пристально. Потом едва заметно отрицательно покачала головой. Штучка не выдержал и отвернулся к окну.
Он стал водить пальцем по полям за окном, по небу и облакам, двигать пальцем вслед убегающему домику. Увлекся. А когда снова вернулся глазами в вагон, девушки не было. И спящего железнодорожника тоже. Один он был в вагоне.
Штучке стало жутко. Было в этом какое-то предзнаменование. И не надо было бы ему дальше ехать. Цыганка ясно дала понять, что ничего хорошего его в прежнем доме не ждет. А и сходить жалко. Такой путь проделал. Если по школьной карте – не меньше метра. А тут, стало быть, около сантиметра уже осталось. И потом: куда же тогда дальше?
Штучка замерз как-то разом и стал ждать, когда поезд прикатит его к конечной станции. Может быть, тогда он и разочаровался окончательно в возможности для него счастья.* * *
Когда Анисьич подошел к концу повествования, наступило утро. Первыми проснулись птицы, они разбудили солнце, солнце принесло ветер, а от ветра пошли по земле новые мысли, истории и гримасы человеческих отношений. Хотя того, что случится здесь совсем скоро, никто, конечно, знать не мог.
– Анисьич, да она в тебя втюрилась с первого просмотра. Или ты в нее. Это без разницы, – подначивал доктор.
– Дурак ты и шелупень, – пробормотал Анисьич.
– Ну, что дальше-то было?
– А что дальше? Так все и получилось, как она сказала.
– Не приняла, значит, тебя женка?
– Это смотря кто кого не принял, так сказать!.. Вот дочка у нее… Да… Ангел! Ангелиссимо! За такую руку не жалко отдать.
– И ногу…
– Мразь ты подколесная, Женька. Мать твою жалею, а то убил бы.
– Убил бы! Не наотдыхался еще на нарах? Ладно, давай выпьем мировую. Я ведь тебя люблю по-своему. И потом, ты мне вроде как папа теперь. Папа, за что сидел-то?
– Такие вопросы человеку не задают, – отвечал Анисьич.
Из комнаты донесся голос проснувшейся или вовсе не спавшей Тамары Ильиничны:
– Евгений, перестань задавать свои циничные вопросы. Устал человек.
– Пойду освежусь, так сказать, – пробормотал Анисьич и, благодаря подоспевшей защите, по праву обиженного, тяжело покинул веранду.
– Освежится он. Как в парикмахерской: «Вас освежить или так пошпенделяете?» Интересно, что же в моем вопросе циничного, Тамара Ильинична? А если он человека убил?
– Всякое в жизни бывает. Надо быть очень злым, чтобы все время напоминать человеку о его вине. Ты-то всех помнишь, кого убил?
– Тамара Ильинична, вы бредите. Говорил, не надо после водки снотворное пить. Я, пожалуй, тоже пойду. Освежусь. Так сказать.
УТРО СЛЕДУЮЩЕГО ДНЯ. АЛЕКСЕЙ УКАЛЫВАЕТСЯ О КАКТУС И, ПРЕОДОЛЕВАЯ СОН РАЗУМА, ИДЕТ ТУДА, ГДЕ ЕЩЕ НЕ БЫЛ. ТРЕТЬЕ ЯВЛЕНИЕ ГРИНИ
Было без пятнадцати пять, когда Алексей стал одеваться. Марина тут же вскочила и накинула халатик с зеркальными пуговицами, которые, казалось, прекратили свою ночную трансляцию.
Сторона была не солнечная, в полутьме он долго искал рубашку. Та накрыла собой кактус, стоявший около компьютера. Алексей не помнил о кактусе, укололся и замахал рукой, запричитал:
– Ах ты, блин!.. Пирог, торт, пицца, сельдерей, укроп, петрушка, самогон, мак, махорка, лук, порей, бигуди… Марш!
– Ты что? – прервала его Марина.
– О кактус твой укололся! – сказал Алексей.
– Я понимаю. А слова-то?..
– Ругаться не люблю. И отец всегда говорил, что утром надо подниматься в хорошем настроении.
– А я уж испугалась, что у тебя что-то с головкой приключилось.
Алексея подмывало сказать: «Головка знаешь у чего бывает?»
– Дай я тебе кровь высосу.
– Не надо. – Алексей вырвал руку.
– Кактус я специально поставила к компьютеру. Он здесь хорошо растет и излучение на себя оттягивает.
– Вот и пусть стоит. Так держать, старик!
– Бедненький. Дай пальчик поцелую, жадина.
– Ты знаешь, когда я был вегетарианцем…
– И долго ты был вегетарианцем?
– Два месяца. Поспи еще. Провожать не надо! – Алексей остановил порыв Марины и не без облегчения прикрыл за собой дверь в душную комнату. «Вот так, в принципе, мы тогда и расстались, – вспомнил он. – Примерно так, да».* * *
Спать не хотелось, домой не хотелось. Алексей пошел в ту сторону поселка, где еще не был.
Шлак отсырел за ночь, и Алексею казалось, что кто-то старенький и ранний завтракал в такт его шагам на одной из этих веранд полезным редисом. Сегодня и ему предстояло топить углем.
Последний раз Алексей занимался этим в армии, когда нес караульную службу в буфете части. Собственно, служба в том и состояла, чтобы с ночи раскочегарить печку. Безутешное, надо сказать, дело. Пробуждает мысль о тщете коммунистического труда, который полностью уходит на самовоспроизводство жизни. Многие с тяготой этой мысли не справлялись. Были случаи самоубийства и беспорядочной пальбы по вчерашним товарищам. Алексей читал между загрузками печи Зощенко и этим только усугублял положение – неприятная, ненатуральная получалась компания.
