Книга Кругами рая - Николай Крыщук

– Ты меня сейчас вгонишь в краску, – сказала Марина.

– У тебя все в порядке! – великодушно успокоил Алексей. – Выпьем?

Он чувствовал себя Остапом, который заряжает васюкинских любителей мечтой о грядущем преображении. Ему было весело. Он встал.

– Человечество веками только и занимается, что своей самоидентификацией. Вот, например, талия. Ну, талия и талия. Но это только в бане. В цивилизованном обществе вопрос о ее местонахождении до сих пор окончательно не решен. Грудь! – Алексей одновременно работал одушевленным манекеном – замирал в разных позах и бесцеремонно ощупывал части своего тела. – Обратить на нее внимание можно с помощью облегающего верха или же его отсутствия.

Марина всплеснула руками.

– Послушайте, мы не ребяты! – возмутился Алексей.

– У женщин, как вы уже поняли, с этим проще. Мужчинам рекомендуется украшать рубашки «жалюзи», чередуя горизонтальные складки органзы с разрезами на ткани, или надевать пиджак на голое тело, или же не застегивать рубашку на все пуговицы, чтобы получилось V-образное декольте. Теперь о шее…

– О ее местонахождении? – едва не подавилась смехом Марина.

– Разгул либерализма добрался и до шеи, – сокрушенно сказал Алексей, не обратив внимания на шутку – Теперь шея годится любая, не только лебединая или полет Ники. Демократия сильно работает на понижение вкуса.

В этот момент боковым зрением Алексей заметил, что за оградой сада появились зрители – Даша и утренний поклонник Бони Скотта. Сценарий требовал модернизации. Он заговорил громче:

– С помощью одежды мы выражаем свое отношение ко времени и к истории в целом. Сегодняшняя страсть к бунту и куражу должна быть удовлетворена. За подсказкой мы можем пойти в этнографический музей, на урок в средней школе или в заведение с сомнительной репутацией. Цель оправдывает средства. Войны и террористические акты питают фантазию. Идолы и символы революций недалекого прошлого воскресают на куртках, топах, футболках и юбках. Но нельзя останавливаться на достигнутом. Остановиться на достигнутом – это смерть, чего не понимают только очень крупные политики. В поисках острых ощущений мы пятимся дальше – во времена Французской революции, конституционной монархии, якобинского террора и Директории. Так, любимый цвет Французской революции – кроваво-красный. Это цвет казни, якобинских шапок, восточных шалей, жилетов и лент. В наше время – это еще и безопасная симуляция страсти.

На галерке едва слышно прыснули. Марина спросила:

– А если я, например, отождествляю себя с контрреволюционерами?

– Тогда вы будете хорошо себя чувствовать в черном от Армани или Кельвина Кляйна – трауре по неограниченной королевской власти.

Алексей ждал, что с секунды на секунду тишину разрушат аплодисменты и возгласы чуткой молодежи. Но вместо этого зрители начали тихо отходить в кусты и, уже не таясь, пустились бегом по дорожке.

– Здесь кто-то был? – Марина тревожно обернулась.

– Местные туземцы, – ответил он. – Не бери в голову.

– А сам подумал, что именно такие «туземцы» и являются обычно его следаками.

Представление, устроенное им, казалось ему уже не таким остроумным, а уж он в роли движущегося манекена… Алексей налил себе рюмку и молча выпил.

– Огурцы душистые, – сказал он. – Необычайно. Их ведь ближе к осени делают?

– А мне что-то захотелось, – просто ответила Марина и прибавила, улыбнувшись: – Ты зачем-то мне наврал. Но это не важно. Вторая часть будет?

– Она значительно больше первой, – мрачно сказал Алексей. – Называется: одежда – это не все.

– Должно быть еще интересней.

– «Я заключил себя в монастыре над озером, в монастыре зеленом…» – нараспев прочитал Алексей. – Помнишь?

– Я-то, конечно, помню. Удивительно, что и ты тоже. Я потом нашла – это Северянин.

– Не говори таких слов, – сказал он.

– Я тебя все эти вечера ждала, знаешь? Каждый вечер.

– Марина! – как он забыл об опасности, которую таит в себе этот плавный переход в поэзию. – Их было все-таки несколько тысяч!

– Не веришь. Я приходила с работы, надевала тапочки и садилась в кресло. И начинала ждать. У меня было всего несколько минут, пока мама готовит ужин. Представляла, что вот ты сейчас позвонишь и войдешь. Ксюша тоже знала, что в это время мне нельзя мешать.

– Сильная информация! – сказал Алексей. От его недавней уверенности не осталось и следа. Столько лет он метался, чувствуя, что никому не нужен. А оказывается, его давно нашли? Пока он ночевал по случайным квартирам, его ждал дом? Эта женщина помнила его и любила? Интересно каким? За что?

– Пуговицы у тебя забавные, – заметил Алексей, трогая пуговицы на халате и неумело выталкивая их из петель. – Космические локаторы, а не пуговицы. У вас есть связь с инопланетянами?

Марина молчала. А Алексей вдруг подумал, что нелепый театр, который он устроил, еще более нелеп, если Марина знает о его сегодняшних делах.

– Скажи, ты телевизор смотришь? У вас дома вообще есть телевизор?

В глазах Марины стояли, вот именно стояли слезы. В следующее мгновенье они прольются! На щеки! И тогда все, конец его самообладанию. Сокрушительное действие этой пытки он хорошо знал. Поспешным движением Алексей смахнул слезы и стал осторожно целовать Маринины глаза.

Глава тринадцатая

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ АНИСЬИЧА, ВКЛЮЧАЮЩЕЕ В СЕБЯ МИСТИЧЕСКОЕ ВИДЕНИЕ. ДОКТОР ЗАДАЕТ АНИСЬИЧУ ЦИНИЧНЫЕ ВОПРОСЫ, ОНИ ССОРЯТСЯ И ПО ОДНОМУ УХОДЯТ ДОГОНЯТЬСЯ, ТО ЕСТЬ ВЫПИВАТЬ

Философский склад ума начинал проявляться в Анисьиче к концу рассказа, где-то с первой рюмкой второй поллитры. Бывало, посещали его в этот момент и лирические видения, и даже мистические переживания. Но все это, к сожалению, в ущерб ясности изложения. А потому завершающая картина жизни Анисьича носила чисто виртуальный характер – каждый мог толковать ее по-своему.

Большую часть пути к черноморской жене Штучка проделал в самолете. До дома два часа предстояло добираться на поезде. Тут-то и посетило его видение…

Во всем вагоне, кроме него, были только железнодорожник с барсучьей щетиной, спавший на первой скамейке, да девушка в вишневом платье, чуть приподнятом в плечах и празднично вздымавшемся на груди лишним материалом. Девушка смотрела в окно, трогала пальцами волосы и разминала их, будто улучшала прическу. Красивая. Это «между прочим» (еще одна присказка Анисьича).

Поезд проехал первые городские кварталы, и утро в дымном грохоте розовых теней носилось по пустому вагону, влетая и вылетая в поднятые окна. Можно было бы уже выбросить в окно пустую бутылку, да при девушке неудобно.

И тут Штучке вдруг захотелось, чтобы на нем был гимназический мундир и фуражка с кокардой. Он даже испугался: с чего бы? Или, может, трубку закурить? Нащупал даже в кармане самоделку. Но в вагоне ведь курить не разрешается. И от этих непонятных и неисполнимых желаний Анисим Анисимович забеспокоился.