Книга Исландия - Александр Иличевский

Время от времени он посещал капитана корабля в его каюте. Безглазый обезумевший моряк, отчаявшийся старый морской волк, рассказывал ему о временах своего былого величия, постепенно превратившегося в пресмыкание перед отсутствием цели. За ненадобностью у него атрофировались глаза, за бессмысленностью смотреть вперёд, как это происходит у пещерных рыб, лишившихся сетчатки в совершенной темноте. Иногда в коридорах появлялись слепые матросы. Трюмы корабля были полны распиленных кусков китовой туши. Гигантские куски, совершенно непонятно кем раскроенные, наполняли морозильные запасники. Куски мяса – огромные, как скалы, – лежали на стеллажах, при лицезрении их в морозном сумраке совершенно непонятно было, кто их распилил: это не могло быть человеческой работой, не человеческих рук это было дело. Потом, разговорившись со слепым капитаном, Иосиф узнал, что в трюме размещается по кусочкам левиафан. Капитан утверждал, что груз этот корабль несёт с незапамятных времён, что был этот лайнер китобойным судном – прежде чем принять на борт первых пассажиров. Все эти существа, которые наполняли корабль, – киты, косатки, кашалоты, все они были безглазыми, добытыми с необитаемых глубин.

* * *

Глория Свенсон обладала словно бы крылатым лицом – высокие скулы, огромные миндалевидные глаза, вспархивающие выразительные веки, летящие чуткие брови, умный лоб – всё в ней парило и не желало никак приземлиться. Актриса, продюсер, икона стиля своего времени, эпохи немого кино, чей пик популярности относится к 1920-м, когда на премьерах фильмов люди боролись за то, чтобы хоть мельком увидеть её, поклонники посылали десятки тысяч писем в месяц, а её платья, прически и родинка на подбородке копировались миллионами женщин.

* * *

Иосиф обычно проводил время в шезлонге на палубе у бассейна, посматривая на часы, подкручивая стрелку. Скоро время ложиться, а завтра, когда проснётся, вероятно, будет видна очередная новая земля. Иосиф закурил и, опершись на поручни, стал искать среди созвездий Большую Медведицу. Хотя он и не знал так уж уверенно карту звёздного неба, ибо нечасто он на него смотрел за всю свою жизнь, но было у него подозрение, что ничего ему не ясно в небесной сфере; и ему было спокойнее думать, что отныне всё, что с ним происходит, случается под иным небом, ведь есть же своё небо в преисподней. После тридцати лет, проведённых в Америке, он должен был признать, что ничегошеньки ему судьба не уготовила после того, как когда-то он принял решение переплыть через океаны в поисках лучшей участи. Никаким особенным достатком, кроме дома и нескольких акров апельсинового сада, он похвастаться перед родственниками в письмах не мог. Да, он мог сказать самому себе: «Что ты, что ты, разве не ты бежал погибели в сталинском царстве и выскользнул из-под лавины времени, обрушившейся на империю?» Это так, конечно, но что есть невзгоды истории по сравнению с личным счастьем? Тридцати лет не хватило, чтобы обзавестись семьёй, детьми, уютом, то есть теми обстоятельствами, которые позволили бы ему не замирать каждый вечер на несколько мгновений перед калиткой, выйдя из машины, вернувшись после работы, протянув руку с ключом к замочной скважине.

На лайнере Иосиф и Исидор встретили в конце концов супругов Макфейл. Только тогда они заметили, что с ними, Макфейлами, что-то не в порядке, когда обнаружили, что у мистера Макфейла чудовищный шрам на шее под шёлковым шарфом. Довольно скоро выяснилось, что эта супружеская пара – единственные зрячие пассажиры на корабле. И они сторонятся остальных пассажиров, которые в некотором смысле, а может быть, и в самом определённом, заразны, благодаря чему уже потеряли или теряют зрение. Макфейлы вели себя словно предводители – ходили со свитой по барам и курительным салонам на палубах и проповедовали там, учили рукоделию, пели со слепыми религиозные гимны.

Иосиф разговаривал с Макфейлами, взявшимися почти сразу перевоспитывать Исидора, убеждая его отказаться от выпивки в пользу душеспасительного поведения. Ночуя едва ли не каждый день в новой каюте, теперь Исидор и Иосиф поселились неподалёку от Макфейлов на седьмой палубе. Время проводили в шезлонгах, глядя на океан; иногда мимо них проходил незряче капитан. Миссис Макфейл как-то вызвалась ему выстирать и отгладить китель, почистить фуражку; так и случилось, что капитан, итальянец, красавчик, стал выглядеть менее запущенно.

Лайнер шёл посреди океана, встречая острова там и здесь. Но причалить к островам он не мог и даже избегал их отдалённым курсом, потому что на островах тоже была распространена та самая неизвестная болезнь – «слепчатка», как её называла миссис Макфейл, и всё время приходилось остерегаться тех, кто вплавь пытался достигнуть корабля, не зная, что и на корабле им не удастся избежать загадочной болезни. Команда была, в общем-то, безликая, но кое с кем Иосифу удалось поговорить. Все попавшиеся ему матросы при этом считали капитана ответственным в некотором смысле за происходящее, подчёркивали его владычество и в то же время беспомощность. В конечном итоге Иосиф сам убедился: главное, что можно было сказать о капитане, – это что он могуществен и беспомощен одновременно. Беспомощность его очевидна – заметна даже в выражении лица, а могущество было не столь очевидно и близко к пониманию, потому что выражалось в беспрекословном движении корабля по выбранному хаотичному курсу. Когда Иосиф спросил, за счёт чего движется корабль, откуда у него топливо и системы снабжения, капитан ответил ему, что все флоты мира способны быть запитаны звёздным веществом размером с голову человека: такого ядерного топлива хватит для того, чтобы привести в движение все авианосцы, вместе взятые. То есть, в сущности, наш корабль, решил Иосиф, обдумывая слова капитана, – это погасшая, укрощённая звезда, которая достигает конца времён на излёте. Когда появляются на горизонте острова – это верхушки затопленного мира, а корабль – своего рода ковчег, ищущий пристанища. Однако берега все заражены, а корабль ищет чистое место, такое, где исчезли уже все люди и некому распространять заразу. Поэтому они обходят каждый остров несколько раз, чтобы убедиться в его необитаемости. Наконец, в будущем они надеются такой остров найти и высадить на него экспедицию. Разница между островитянами и плывущими на лайнере в том, что те, кто на земле, – смертны, а на корабле – бессмертные.

На всех киноэкранах лайнера показывался один и тот же фильм – «Сэди Томпсон».

Иосиф и сейчас плывет на этом судне, время от времени подводя мои часы.

* * *

На том свете всё будет так, как ты придумал, поскольку воображение – опора в топи пустоты; если не помыслить, всё так и останется – тоска по оставленному в детстве дому, по краю моря, на котором жил, бежал к нему, как к матери, завидев с холма блеск штиля. И до сих пор загадка, почему бескрайность так впечатляла, что приносила утешение. Зимние штормы заливали низины, и к июню они заселялись прорвой лягушечьих семейств, после мгновенного заката принимавшихся орать с такой силой, что казалось, будто где-то в темноте курьерский поезд со всего маху несётся по берегу. Заросли камыша, туши осетров, выталкиваемых прибоем на песок, призраки облаков на рассветном горизонте, потом базиликовый аромат восточного базара на завтрак, трамвай, кривые рельсы, ржавая корова, общипывающая меж них верблюжью колючку; вагоновожатый ждёт, когда она удосужится податься в сторону. Рай – это беззаботность, отсутствие мыслей, молитв, погружение в объём страницы, это наслаждение бессмысленным временем, ещё не научившимся торговать отравой будущего. Взрослость, в конце концов, – это неуправляемая угроза, надвигающаяся сном, а счастье – умение ускользнуть в мечту, обжитую кристальным умением быть, наслаждением не задавать вопросов. Мы – дети Иова, стремящиеся стать детьми собственной мысли. И если не оттолкнуть Иова, не получится перескочить через пропасть. Но это доказывает: Иов – тоже наша опора, никто, кроме него, не подаст нам руки, чтобы перейти через море, на берегу которого мы выросли, обучившись взгляду за горизонт.