Книга Москва в эпоху Средневековья: очерки политической истории XII-XV столетий - Юрий Владимирович Кривошеев

началом пожара бежали в Ростов, упуская эпизод, представленный в Львовской летописи [Зимин 1991: 105; Борисов 2003: 78]. Л. В. Черепнин, наоборот, был близок к принятию того, что княгини все же остались в городе [Черепнин 1960: 783–784]. Интересно соединил свидетельства великокняжеских летописных сводов и Львовской летописи В. Н. Бочкарев: «Обе великие княгини и остальные знатные женщины обещали “сидеть с ними в осаде”. Однако вся московская знать во главе с великокняжеской семьей бежала в Ростов» [Бочкарев 1944, т. II: 103].

В московских событиях июля 1445 г. проявились традиции древнерусского единства власти городского самоуправления и князя. Общегородское вечевое решение москвичей – отстаивать город и готовить его к отражению внешней опасности – необходимо было усилить таким же выбором княжеской семьи, сакральным влиянием ее присутствия в черте города.

По вполне понятным причинам эта задержка княгинь «худыми людьми» из посада не могла быть оставлена в повествовании официального летописания, ибо уже с позиции второй половины XV в. этот момент мог быть истолкован как порочащий княжескую власть. Но такой инцидент нашел отражение в оппозиционном своде 80-х годов XV в., для которого было характерно освещение не всегда приятных для московских великих князей подробностей их правления [Зиборов 2002: 135–136]. К тому же факт задержания княгинь в городе мог быть известен далеко не всем, в условиях хаоса и суматохи весть об их бегстве в Ростов, вероятно, оказалась более правдоподобной для современников и впоследствии ей суждено было стать таковой для составителей летописных сводов.

Видимо, известия о действиях княгинь в мятежном городе мог содержать источник только московского происхождения, хорошо знакомый с жизнью города изнутри[266].

По свидетельству тверского летописания, Дмитрий Шемяка пытался остановить Софью Витовтовну, собиравшуюся отправиться в Тверь: «…Князь Дмитрей Шемяка Юриевич з Дубны великую княиню увернул к Москве» [ПСРЛ, т. XV: стб. 492]. Это вряд ли может служить доказательством того, что Дмитрий Юрьевич намеревался «организовать оборону столицы» [Зимин 1991: 106]. Ханского посла Бегича он принимал в Угличе, и у него не было оснований покидать безопасный центр своих владений ради Москвы. Но с окраины своих владений князь вполне мог совершить короткий рейд с целью преградить путь Софье Витовтовне в Тверь и лишить ее возможности встречи с Борисом Александровичем, одним из самых влиятельных на тот момент правителей Северо-Восточной Руси.

В кризисной ситуации, когда в городе бушевал пожар, под угрозой татарского нападения простые горожане смогли согласовать свои действия для борьбы с огнем, подавления паники и укрепления обороноспособности столицы. Однако тяжелые испытания, которые вынесли на своих плечах москвичи в 1439 г. и в 1445 г., не могли пройти бесследно и не сказаться на их отношении к власти великого князя Василия II. Упала численность городского населения Москвы, погибло «многое множество» [ПСРЛ, т. XXV: 263]. Огонь опустошил город, сгорела княжеская казна, пропал товар, свезенный в город для сохранности в случае нашествия: «…казны же многи выгореша, безчисленое товара, отъ многихъ бо градов снесено, понеже бо въ осаде город бяше» [ПСРЛ, т. XX: 258]. Обрушение каменных церквей («церкви каменные распадошася»), традиционно служивших хранительницами городских ценностей, повлекло огромные имущественные потери, понесенные населением.

1 октября, «в кои день отпущенъ князь великы с Курмыша», жители города были удивлены неприятным знамением. Ночью в Москве произошло землетрясение: «…потресеся градъ Москва, кремль и посад весь и храмы поколебашеся» [ПСРЛ, т. XXV: 264] (см. также: [ПСРЛ, т. V: 268; т. XX: 259]). На это свидетельство, непосредственно предшествующее вести о возвращении великого князя из татарского плена, обратил внимание В. Н. Бочкарев: «…люди XV в. стихийные бедствия склонны были истолковывать как проявление гнева Божия» [Бочкарев 1944, т. II: 107]. Исследователь считал, что «такой акцентировкой своего изложения летописец нарочито хотел подчеркнуть тесную связь между возвращением Василия II и дальнейшими смутами на Руси» [Бочкарев 1944, т. II: 107]. Но даже если составители летописи не преследовали этой цели, то нельзя не учитывать при дальнейшем рассмотрении событий того, что жители Москвы за полтора месяца до прибытия великого князя пережили новое бедствие, «во многи скорби быша» [ПСРЛ, т. XXV: 264].

Возращение на Русь великого князя Василия II в сопровождении татарской свиты и с обязательством выплаты огромного выкупа должно было окончательно сломить жителей Москвы: «…приехал из Орды на Москву князь велики Васелеи Васильевичь, а съ ним татарове, дани имати великиа, съ себе откуп давати татаром» [ПСРЛ, т. XV: 462]. Великокняжеские своды умалчивают о сумме, зато несколько разноречивые данные приводятся в псковских и новгородских источниках[267]. Все это лишало москвичей надежд на скорое восстановление после пожара, экономические ресурсы города были подорваны.

Ю. В. Селезнев выдвинул предположение, что осенью 1445 г. могла быть проведена перепись, «причем на этот раз ее контролировали послы Улуг-Мухаммеда» [Селезнев 2006: 94]. Волнения и страх порождали тревогу о восстановлении татарского владычества, множились слухи, которыми можно было манипулировать: «…царь на том отпустил великого князя, а он к царю целовал, что царю сидети на Москве и на всех градех русских, и на наших отчинах, а сам хочет сести в Твери» [ПСРЛ, т. XXV: 264; т. XXVI: 200]. Используя эти настроения, Дмитрий Шемяка начал подготавливать свой приход к власти. А. А. Зимин считал, что такой татарский план вряд ли мог иметь место. По его мнению, эти слухи были выгодны Шемяке для привлечения в ряды своих союзников тверского князя [Зимин 1991: 108]. А. А. Горский, комментируя это утверждение летописца, считал, что они являлись отголоском сложившейся ситуации на русских границах: «Хотя нет оснований видеть в этих обвинениях, явно фантастических, нечто большее, чем способ борьбы за власть, они отталкивались от реальных фактов – попыток Улуг-Мухаммеда обосноваться в окраинных русских городах (Белеве, Нижнем Новгороде)» [Горский 2003: 145–146].

Н. С. Борисов отмечал, ссылаясь на указания В. Н. Татищева, факт нахождения Дмитрием Шемякой и его сторонниками у Василия II грамоты с текстом договора, подписанного великим князем во время пребывания в Орде, с указанием огромного размера дани [Борисов 2003: 90–91; Татищев 1996: 263]. Не могло ли подобное условие о передаче городов содержаться в договоре как залог его выполнения?

Кроме того, все эти события разворачивались на общем неблагоприятном фоне: «…в десятилетие 1436–1445 гг. были плотно сгруппированы годы с неблагоприятными метеорологическими условиями, которые привели к хроническим неурожаям, необычайной дороговизне и десятилетнему голоду» [Борисенков, Пасецкий 1983: 97].

В таких крайне неудачных для Василия II обстоятельствах его сопернику Дмитрию Шемяке нетрудно было пополнить ряды своих сторонников. Он «здумаша со князем Иоанном Андреевичем Можайским, а с ними и от боляр великого князя, и от гостеи московских, и от троецких старцев» [ПСРЛ, т. XXIII: 152; т. XXVI: 200]. Есть основания считать, что широкие массы горожан проявили сочувствие