Книга Наследники империи - Павел Молитвин

— Камни хорошие. Сколько за них хотите?

— Сто пятьдесят золотых ул-патарской чеканки, — ответила Мисаурэнь с таким видом, будто приценивалась на базаре к плетеной корзинке.

Сюмп придушенно пискнул, и после этого в комнате воцарилась глубокая тишина. Ганделла слез с табурета и покосился на крючконосого.

— Сто пятьдесят — это много. Я дам тридцать. — Что-то дрогнуло в лице старика, и он, подняв голову, уставился поверх голов чужеземцев.

Мисаурэнь молчала, и только жилка на ее горле начала биться быстро-быстро, и Сюмп подумал: как бы она не оборвалась.

— Хорошо, пятьдесят. — Старичок перевел взгляд на застывшего у дверей громилу, хотел было что-то ему сказать, но передумал.

— Пятьдесят — это ровно треть настоящей цены, — мягко заметила Мисаурэнь, и голос ее показался Сюмпу хрупким, как стебель водяной розы.

— Треть цены — совсем не плохо. Но не будем спорить. Семьдесят, и пусть пожрут меня слуги Агароса, если я заплачу больше.

— Почему же не заплатить больше, если камни того стоят? — притворно удивилась настойчивая маленькая женщина, и взиравший на нее как на божество Сюмп подумал, что, быть может, ничего более поразительного ему никогда в жизни увидеть не придется. Ибо он мог поклясться, он чувствовал это кожей, что Мисаурэнь и Ганделла говорят не только словами, но и взглядами и еще чем-то, чему и названия подобрать невозможно.

— Пропади ты пропадом со своими камнями! Восемьдесят три. — Старик снова взглянул на стоящего у наружной двери слугу, и тот сделал шаг вперед. Заворчал глухо

и грозно, как цепной пес, но Лагашир в свою очередь положил руку на эфес длинного и узкого, неприятного даже не вид клинка в ножнах из сверкающей черной кожи, и громила затих. Кликнуть из глубины дома подмогу — дело нехитрое, но раз уж Ганделла ее не зовет, то ему и подавно не пристало.

— Я соглашусь на сто, — сказала Мисаурэнь. Старик уцепился лапкой за край прилавка, лицо его перекосила гримаса ненависти, потом он вдруг хихикнул и пробормотал:

— Да что я их, в могилу, что ли, возьму? Сунул руку в складки халата и, вытащив длинный ключ с затейливой бородкой, протянул его вылупившему глаза крючконосому. Приказчик, безмолвно переводивший взгляд с Ганделлы на Мисаурэнь в течение всего торга, так ни слова и не промолвив, принял ключ и с отвисшей челюстью и отрешенным лицом удалился в глубины дома.

— Удивительно тяжело расставаться с деньгами, — промолвил Ганделла, проводив приказчика взглядом. — И обиднее всего, что сыновья — балбесы безмозглые. Для них копить — что в Ситиаль золото бросать. А самому, по совести говоря, давно уже ничего не нужно. А все тружусь, грешу. Глупо, да? И ведь скольких людей мог бы осчастливить! Вот хоть его, например, — старик кивнул на Сюмпа, но в этот момент на пороге появился крючконосый в сопровождении двух дюжих молодцов и с увесистым холщовым мешочком в руках.

— М-м-м… Ганделла! Ты еще не раздумал покупать эти камни? — Заметив, что старик протянул руку, он сде лал движение, чтобы спрятать мешочек за спину, вовремя спохватился и бросил его на прилавок. — Так не раздумал?

— Нет! И пропади ты со своей скаредностью! — Ганделла указал Мисаурэни на мешочек. — Бери и проверь. Этот плут мог по дороге пару монет вытащить, с тем чтобы потом похваляться, как он хозяйские интересы блюдет.

Мисаурэнь потянулась к мешочку, намереваясь высыпать и пересчитать его содержимое, и тут крючконосый, просипев что-то нечленораздельное, кинул на прилавок из потемневшего дерева три яркие золотые «пирамиды», при виде которых у Сюмпа округлились глаза, а старик, снова хихикнув, погрозил приказчику пальцем:

— Ведь знаешь же, что я насквозь тебя вижу? И не осуждаю — Предвечный тому свидетель! Но надо же хоть иногда… хоть изредка вспоминать, что золото это тьфу, металл! А мы люди. И, на беду нашу, к тому же еще и смертны…

Сюмп до последнего мгновения не мог поверить, что им удастся уйти из лавки Ганделлы живьми, да еще и с деньгами. Сто золотых! Это же ого-го! Это… Да за пару «пирамид» можно весь лодочный причал купить, вместе с торговым в придачу! А тут…

Он на месте этих чужаков орал бы и песни пел, однако они почему-то совсем не обрадовались золоту. Только жилка на горле Мисаурэни перестала биться. А когда Лагашир спросил, не утомила ли ее беседа со стариком — тоже, значит, жилку-то эту заметил, — непонятно ответила:

— Крепкий орешек. До души не докопаться.

— Это точно. Лукавил, даже про смерть разглагольствуя. И так они все. Знают, что ничего с собой не взять, и даже если оставить некому, все равно будут до последнего под себя грести. — Лагашир ткнул пальцем в сторону Сюмпа: Ну что ему стоило парня осчастливить? Так нет же, и тут схитрил. Посулил было и-в кусты.

— Вот ты и осчастливь, — сказала высокородная, хмуря густые брови и прислушиваясь к нарастающему с каждым шагом гулу городского базара.

— Кто-то должен это сделать, — согласился Лагашир, и тогда произошло что-то уже совершенно невозможное. Он полез в мешочек, спрятанный где-то на груди, и, выудив из него два золотых, протянул Сюмпу.

Мальчишка не мог поверить своим глазам. Он ожидал какого угодно подвоха, фокуса, волшебства, но две тяжелые, гладкие монеты с изображением ступенчатого храма-пирамиды и профилем Повелителя империи — Богоподобного Мананга — никуда не исчезли, не растворились, не растаяли в воздухе, а честно легли в его раскрытую ладонь. Господа высокородные, не бывает такого! Не может быть! И все же… вот они — две «пирамиды»!

А чужаки смотрели на него и улыбались. Даже холод-ноглазый. И вовсе не собирались отбирать монеты назад.

И тогда Сюмп, почувствовав себя везунчиком, каких свет не видывал, стал думать о том, скольких людей он сумеет осчастливить, превратив золотые «пирамиды» в серебряные и медные денежки…

Глава третья. НОЧНЫЕ СТЕРВЯТНИКИ

Звук разбитой глиняной миски заставил Гиля встрепенуться и прислушаться. Стражник, стоявший у входа в подземную тюрьму, никак не отреагировал на произведенный Рашалайном шум, то есть, скорее всего, повел себя именно так, как они и предполагали: насторожился и стал прислушиваться, силясь сообразить: кто это безобразничает в одном из выходящих к подземной тюрьме коридоров?

Рашалайн грохнул о каменный пол вторую миску. Утащить из дворцовой трапезной для младших жрецов и прислуги пять неприглядного вида посудин было нетрудно, а вот как бывшему отшельнику удалось стянуть из-под носа здешних лекарей сушеные споры заразихи, оставалось для Гиля загадкой. Впрочем, судя по тому, с каким знанием дела Рашалайн втолковывал ему, как надобно просунуть изогнутый металлический прут в запирающий камеру Марикаль замок и в какую сторону повернуть потом, умения его были воистину безграничны, а ловкие руки помогали творить маленькие чудеса не только при свете дня, но и во мраке ночи. Собственно говоря, весь план похищения сестры фора Азани из подземелья и побега ее с Гилем из дворца Хранителя веры принадлежал хитроумному старцу, который, будь он лет на десять помоложе, сам бы, пожалуй, и осуществил его, и он был слегка удручен тем, что ему придется ограничить свое участие во всем этом славном предприятии вульгарным битьем посуды.