Книга Бумажный тигр (II. Форма) - Константин Сергеевич Соловьев

воска, того воска, которым для хранения покрывают плоды, а цвет немного потускнеет.

Вот и Уилл, как показалось Лэйду, немного потускнел. Взгляд его уже не казался распахнутым, готовым жадно вбирать в себя всё новые и новые образы дикого и опасного Эдемского Сада, он сделался осторожным, нащупывающим, как у человека, идущего через гать по глубокой хлюпающей топи и напряжённо размышляющего, куда поставить ногу. Лэйду понравился этот взгляд.

— Что?

— Это ведь не конец истории, верно?

— Почему вы так думаете?

Уилл дёрнул уголком рта.

— Должно быть, привык к вашей манере рассказа. Вы нарочно затягиваете со вступлением, зато приберегаете самые мрачные детали под конец.

— Не мрачные, а поучительные! — уверенно возразил Лэйд, — И это вполне оправданно. Мораль следует в конце, венчая историю, как десерт с сырами венчают трапезу, иначе она не окажет надлежащего эффекта!.. Негодяев нашли спустя неделю или две. Шесть иссечённых, агонизирующих тел. Каждое тело было покрыто бесчисленным множеством порезов, которые, что интересно, были надлежащим образом обработаны врачом и зашиты хорошим кетгутом[141] — тоже с немалым старанием. Словно их мучители, нанеся ужасные увечья, раскаялись и сами оказали своим жертвам врачебную помощь. Увы, несмотря на это, все шестеро в самом скором времени погибли, несмотря на все усилия больничных эскулапов, погибли странной, долгой и мучительной смертью. И это при этом, что все кровотечения были остановлены! Загадку, перед которой оказались бессильны лучшие хирурги и фельдшеры, разрешили прозекторы патологоанатомического отделения. Это они обнаружили, что заботливые похитители, заштопавшие своих жертв, оказались немного небрежны в своей работе. А может, чрезмерно рассеянны… Части тел, сшитые между собой, относились к разным людям. Проще говоря, всех шестерых разделали, точно куриц, а потом, перепутав части, сшили, только уже в иной, если так можно выразиться, комплектации. Самое удивительное в том, что даже спустя двадцать лет никто не может точно сказать, чьих рук это было дело. Слишком уж тонко и элегантно, как для простоватых грубых рыбаков, те обычно действуют без выдумки — засунут в горло живого угря или рассекут утробу, нафаршировав её кораллами… Поговаривали даже, это месть Девятерых зарвавшимся китайцам, но, как вы понимаете, у тех не спросишь…

— Значит, мистера Хеймнара постигла та же участь, что и рыболовов? — Уилл махнул рукой по направлению к молчаливому сосредоточенному писцу, предусмотрительно не повернув в его сторону головы, — Он тоже пострадал из-за своего ремесла?

— О, нет. Конечно же нет. Мистер Хеймнар — исследователь, а не преступник. То, что вы приняли за следы истязания, на самом деле след его преданности делу науки, плата за бескорыстное желание разгадать истину.

— Значит, акулы?..

Нелепое предположение, мысленно отметил Лэйд. Должно быть, потрясённый Уилл не разглядел всех увечий, а значит, его ждало ещё немало неприятных открытий. У человека, привязанного к кровати, отсутствовали ушные раковины, на их месте остались лишь воспалённые зигзагообразные шрамы. Не было ни губ, ни половых органов, ни носа. Если бы Уилл дал себе труд приглядеться повнимательнее, то обнаружил бы, что даже на единственной уцелевшей руке остались лишь три пальца, необходимые для того, чтобы сжимать пишущий инструмент.

— Акулы не оставляют таких ран, — возразил Лэйд, — Они просто отрывают то, что способны проглотить. Тут… другая история.

— Кто он? Кто этот несчастный?

— Я уже сказал — мистер Хеймнар. Впрочем, китобои зовут его иначе, на свой манер — Ветхий Днями.

Брови Уилла приподнялись.

— Что означает это прозвище?

— То же, что означает всё прочее, сказанное китобоями — ничего или всё что угодно, в зависимости от точки зрения, — немного раздражённо отозвался Лэйд, — Вы же помните, что я сказал вам на счёт этого здания? Оно служит китобоям чем-то вроде храма — сакральное сооружения для оправления непонятных нам ритуалов. И то, что мистер Хеймнар находится здесь, отнюдь не случайность. Видите ли, он в некотором роде святой. Святой всех китобоев Нового Бангора.

Задумавшись, Лэйд подошёл к кровати, на которой возлежал Хеймнар. Не для того, чтобы разглядеть его увечья, их он и так знал в мелочах — для того, чтобы взглянуть ему в лицо. Удивительно, но лицо это, вместо носа у которого зиял обрамлённый припухшей рубцовой тканью провал, а губы были начисто срезаны, обнажая беззубые розовые челюсти, не несло на себе отпечатка боли или безмерных страданий. Напротив, оно точно светилось — неярким внутренним светом, как масляная плошка.

Должно быть, так светятся лица тибетских монахов, познавших истинную суть жизни, подумал Лэйд, невольно вглядываясь в это лицо, ступивших на путь прозрения, безмерно длинный и в то же время не имеющий ни длины, ни направления. Забавно, всякий раз, глядя на него, я испытываю затаённое подобие зависти. Он — истерзанный кусок плоти, похожий на приманку для акул, но он сосредоточен, словно уже выучил урок, который задала ему на дом сама жизнь, самый важный на свете урок. И я — постаревший, одряхлевший, сохранивший в целости большую часть членов, но при этом не знающий ни путей, ни направлений, мчащийся наобум, точно напуганная римской свечой уличная собака…

Удивительно, по этому лицу совершенно не читался возраст. Быть может потому, что волос на голове Хеймнара не сохранилось, а полупрозрачная от нехватки солнечного света кожа была столь тонка, что липла к костям черепа, не оставляя ни малейшей морщинки. Этому человеку, прикованному к своему ложу, можно было дать и сорок лет и восемьдесят — он словно выпал из привычной для человека координатной системы возраста.

— С-святой? — не в силах побороть изумление, Уилл бросил взгляд в сторону безразлично скрипящего пером человека, привязанного к деревянному сооружению в центре залы, — Он?

— А может, архиепископ или иеромонах. Или что-то вроде табернакля[142] — просто предмет церковной обстановки. Мне, видите ли, трудно судить об устройстве культа китобоев, слишком уж он сложен для человеческого рассудка. Как бы то ни было, он важен для них — и они явственно это демонстрируют. Взгляните на него, он беспомощен и слаб. Он не способен добыть себе пропитание, не способен есть, не способен передвигаться или укрываться от ненастья. Сам по себе он не протянул бы и недели. Утонул бы под дождём или был бы съеден заживо москитами. Однако китобои взяли на себя труд ухаживать за ним. Кормить, обслуживать, собирать для него по всему городу бумагу для записей. Даже эта хитроумная конструкция — их рук дело. А видели бы вы, как трогательно они заботятся о нём! Хлопочут прямо как заботливые мамаши. К слову, странно, что вокруг не видно его паствы, обычно при нём находятся по меньшей мере двое-трое…

— Что он пишет?

Лэйд знал, что этот вопрос последует рано или поздно.

Судя по голосу Уилла, он испытывал немалое любопытство, наблюдая за тем,