Книга Хлопок одной ладонью. Том 1. Игра на железной флейте без дырочек - Василий Звягинцев

В тени раскидистого платана, загораживающего оранжевый уличный фонарь, она обняла Лихарева, страстно поцеловала в губы.

— Спасибо, милый. Это было непередаваемо. Я ведь никогда раньше не играла.

— Не вздумай продолжать, — без тени шутки сказал он, сжимая ладонями ее талию. — С твоими способностями пролетишь, как фанера над Парижем…

— Что ты, что ты, конечно! Разве я не понимаю, это ведь все ты, я все время наблюдала за твоими глазами. Ты словно гипнотизировал и крупье, и шарик.

— А крупье-то зачем? — искренне удивился Лихарев, совершенно как в старом анекдоте.

— Откуда я знаю? А про фанеру и Париж ты сам придумал? Удивительно яркое сравнение, хотя и непонятное. Чисто русское.

— Так, в голову пришло. Дарю…

— Спасибо, ты мне и так сегодня столько подарил! Нет, я не ошиблась, ты совершенно необычный человек. Теперь, пожалуй, я смогу взять академический отпуск на год или даже два. Если получится, напишу что-нибудь серьезное…

— А вдохновляться с кем будешь? — съязвил он и тут же, почти неожиданно для себя, предложил: — А может, вместе в Россию сгоняем? Там тоже есть что посмотреть. А свои денежки в банк положи, вернешься — пригодятся…

— Ты — серьезно? — Эвелин сделала шаг назад, будто для того, чтобы лучше рассмотреть своего приятеля.

— Куда серьезней. Покатаешься по пятой части суши, пока не надоест, расширишь свой кругозор… Хочешь, сегодня же пароходом на Питер, хочешь — самолетом на Москву…

— А вдруг мне никогда не надоест? — она сказала это тоже словно бы в шутку, но прозвучала она неубедительно.

«Хорошенькое дело», — подумал Валентин. Одно дело, пригласить в гости приятную во всех отношениях мадемуазель. Он испытывал потребность в постоянной подруге, тем более — иностранке, не имеющей в России никаких концов и связей, не знающей языка, то есть не могущей даже случайно проболтаться о делах своего кавалера и услышать то, что ей знать не положено. Но связывать себя узами брака он не собирался ни в коем разе. А в голосе Эвелин отчетливо прозвучал намек именно на этот вариант.

Ну да ладно, это вопрос не сегодняшнего дня. Полгода, а то и год поживем с взаимным удовольствием, а дальше видно будет.

— Все когда-нибудь надоедает, — философически заметил он. — Так решай, самолет, пароход или поезд? Отсюда, я вспомнил, еще и поезда в Москву ходят, с шикарными спальными вагонами…

— Пароход, конечно, если тебе самому все равно. Это же чудо как увлекательно. И сразу — Невский проспект, Эрмитаж, Медный всадник… Это же сказка!

— А также Русский музей и Трубецкой бастион… — с понятным только знатоку русской истории мрачным юмором добавил Лихарев.

Эвелин вновь принялась его целовать.

Десять дней они бродили по Петрограду и окружающему его кольцу царских резиденций, потом почти столько же по Москве, выбрались в Суздаль и Сергиев Посад.

Эвелин совершенно ошалела от гигантского объема превышающих все ожидания впечатлений, от роскоши дворцов, соборов, ресторанов и отелей, а равно от изобилия магазинов и лавок, забитых бесчисленными товарами, либо совсем не доходящими до Парижа, либо недоступными дамам ее круга из-за дороговизны. Но с Валентином она впервые в жизни узнала, что можно просто показать на понравившуюся вещь, вообще не спрашивая о цене. Для француженки, дочери весьма прижимистого и расчетливого народа (куда там оболганным недоброжелателями немцам и шотландцам), это поначалу было странно и даже дико, но очень быстро понравилось.

Увы, однажды лицемерно-скорбно заметила она, видимо, таково разлагающее свойство русского воздуха. От бабушек и прабабушек передавались предания об упоительной жизни знакомых и родственниц (что реже), которым удавалось снискать благорасположение «Ле бояр рюсс»[67]. А теперь убедилась в правдивости тех историй на собственном опыте.

А еще она странным образом устала от гипнотического воздействия окружавшего ее со всех сторон и подавлявшего своей избыточностью русского языка, что в звуковой, что в графической форме. Эвелин вообразила, что изучить его она абсолютно не в состоянии, хотя английским владела почти свободно, и опять же впала в меланхолию.

Лихарев почувствовал, что наступает перенасыщение, и на следующее утро они вылетели в Минеральные Воды.

Но за этот проведенный с нею месяц он, наконец, сообразил, что не только талантливая любовница ему нужна, из Эвелинки вполне можно подготовить нормальную помощницу, раз уж все равно решил в той или иной мере вернуться к своей врожденной функции.

Из Минвод он сразу повез ее на кисловодскую дачу, дав предварительно телеграмму домоправителю, как все должно быть устроено. И кого следует пригласить по установленной форме на ужин. По его схеме, подругу следовало в очередной раз слегка ошеломить и одновременно плавно ввести в круг провинциального бомонда.

Все получилось более чем удачно.

Кто никогда не был на Кавказских водах в самом начале сентября, тем не объяснишь в коротком абзаце всей прелести этих мест (Лермонтов писал, Паустовский, Андронников тоже, нам-то куда?).

Однако во втором часу ночи, проводив гостей, кроме тех, кто предпочел заночевать здесь же в рассуждении ранней опохмелки, они вышли на веранду, повисшую над уходящим чуть ли не в бездны Тартара обрывом, с которой открывалась великолепная панорама ночных огней не только Кисловодска, но и близлежащих городов и аулов.

Эвелин прижалась к плечу Лихарева и, словно в первый вечер, будто не было всего предыдущего, спросила тающим голосом: «Милый, неужели все это — правда? И вы действительно так именно всегда и живете?»

Валентин понял не сразу. Подумал, что речь идет о доме и пейзаже.

— Что, у вас в Альпах или как их там, Греноблях, хуже, что ли? Мне понравилось.

— Да не о том я, не о том, совсем не о том! Жизнь ты мне показал совсем другую. Я и не догадывалась, что так бывает. Совсем другие люди, совсем другие отношения… Вы как будто и не задумываетесь о прозе. Нет, я понимаю, у каждого из твоих друзей наверняка есть какие-то служебные, личные, деловые заботы, но сегодня… Пели песни, говорили о политике, о чем-то, мне пока не совсем понятном, смеялись, рассказывали эти ваши «анекдоты», но все это было так, будто… будто вы умеете выключаться из повседневности, будто все вы ВЫШЕ окружающего… Оно — само по себе, а вы — выше! Валентайн, я тебя люблю! Можно?

Она потянулась к нему губами совсем по-другому, чем раньше.

Что ж, слово было сказано. Они там, на Западе, как помнил Лихарев, к подобным словам относятся, может быть, серьезнее даже, чем в России.

— Ну да, — ответил он. — Один наш поэт, помнится, написал: «Не будем прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас!» Тебе, как философу, здесь найдется порядочно интересного материала. Чудная книга может получиться: «Француженка среди церквей и белых медведей». Популярно, увлекательно и крайне научно. Дискурс там всякий, и вообще… — Осадил он слегка ее порыв. И слава богу. На дальнейшее она отреагировала вполне ожидаемо.