Книга Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Для американцев очень важно, какого рода человек сидит на скамье подсудимых, и тут Доновэн сделал совершенно блестящий ход: зная приверженность публики к высокой морали (во всяком случае, на словах), он использовал компромат на главного свидетеля, в то же время постоянно поднимая на щит человеческие качества Абеля, и особенно его любовь к семье.
Адвокат использовал частных шпиков и с добавлениями Абеля вывалил на суде всю подноготную жизни Хайханена, отлично ее задокументировав: главный свидетель беспробудно пьет, бьет жену, поставив ее на колени, и она рыдает на всю округу (это показали добрые соседи), не раз у него была полиция (тут тоже пошли в ход протоколы).
Впрочем, какую жену? Тут Доновэн выбросил туза — ведь у Хайханена уже есть в Союзе жена и ребенок! Разве по американским законам разрешено двоеженство?
Хайханен с его дубоватостью и топорным английским чуть не рыдал на суде, когда попал под беспощадный шквал вопросов адвоката, демонстрирующих его аморальность. Судья не успевал вмешиваться — в любом случае все видели, что показания дает подонок, и никого не убеждал лепет о неприятии Хайханеном коммунистического режима.
Образ русского шпиона, честно работавшего на свое неидеальное государство, искреннего человека и хорошего семьянина на этом фоне разрастался и работал на защиту.
Помогали письма от родных: «Дорогой папочка! Уже три месяца, как ты уехал… я собираюсь замуж… у нас новость:
собираемся получить квартиру из двух комнат… все друзья желают тебе здоровья и счастья, счастливого и быстрого возвращения домой». От жены: «Мой дорогой, опять началась наша бесконечная переписка… после твоего отъезда я болела… иногда я смотрю на твою гитару и хочу слушать, как ты играешь, и мне становится грустно… У нас с дочерью есть все, кроме тебя… Выйдя замуж, она всегда говорит, что не существует таких мужчин, как ее папа, и поэтому она не очень любит своего мужа… Я просила три комнаты, но не дали… Как ты живешь? Как твой желудок? Будь внимателен к своему здоровью. Я хочу жить вместе с тобой. Целую и прошу тебя думать о здоровье».
Абель долго возражал против зачтения писем на суде. Доновэн убедил его лишь тем, что это может существенно повлиять на присяжных и прессу и смягчить приговор. Говорят, что подсудимый чуть покраснел, когда письма начали читать…
При всех несчастьях, свалившихся на голову Абеля, обвинение в части шпионажа страдало неполнотой. Хайханен рассказал о том, как он вместе с полковником вел визуальную разведку военных объектов, раскрыл места многих тайников, налицо были шифровки, коды и прочий шпионский инструментарий. На суде предстал выданный Хайханеном сержант Рой Роудз, который в 1951–1953 годах работал в американском посольстве в Москве, ведая гаражом. Тут суд увидел до умиления знакомый почерк: русский приятель-шофер, водка из граненых стаканов, прекрасная дама, преступный грех, «оскорбленный брат», готовый на сицилийский манер убить любого, кто посягнет на честь его сестры. Поразительно, но на этой дешевой приманке Роудза без труда завербовали, хорошо закрепив контакт хрустящими зелененькими. Кое-какую информацию он передавал, а потом уехал в США.
Абелю надлежало восстановить с Роудзом контакт и наладить работу, однако сделать это он не успел, лишь раз позвонил ему по телефону.
Вот, пожалуй, и все доказательства. А где же ущерб национальной безопасности? Есть лишь скорлупа ореха, но отсутствует его сердцевина! Где доказательства, что Абель передавал секретную информацию? Есть ли хоть один секретный документ США, который у него обнаружили?
Хайханен и Роудз были не единственными свидетелями.
Показания давал художник Берт Сильвеоман, знавший своего друга как Эмиля Гольдфуса по дому в Бруклине. Именно Сильверман был тем человеком, к которому Абель просил обратиться, «если с ним что-то произойдет». Художник пел дифирамбы своему другу, отмечая его честность и порядочность.
Разочаровал многих жаждущих крови и Гарри Маккален, полицейский, опекавший район проживания полковника, — он тоже отмечал хорошее поведение подсудимого и своевременную уплату им квартирной ренты.
Выслушали даже мальчика, который несколько лет назад нашел монету, она выпала случайно из рук, раскололась на две части и явила взору юнца микропленку, которую он честно отнес в местное отделение ФБР, — так что стукачество (или бдительность?) не только советская национальная черта. Микропленку пытались расшифровать, но не смогли, теперь с помощью Хайханена, который, кстати, по пьянке и потерял монету, перед судом появился текст сообщения Абеля в Центр.
Полковник вскоре фактически отказался от первоначальной легенды, ибо, отрицая свою принадлежность к КГБ, он выглядел бы заурядным лжецом, и суд ужесточил бы свой вердикт. Поэтому линию он проводил двойственную: лично не признавал, что связан с разведкой, но и не отрицал заявления защиты о его принадлежности к спецслужбам.
Доновэн потом писал: «Он никогда не признавался, что его деятельность в США направлялась Советской Россией». Однажды адвокат поинтересовался его настоящим именем: «Это необходимо для защиты?» — «Нет». — «Тогда оставим этот разговор».
И адвокат, и подзащитный бились как львы за благополучный исход дела и во многом преуспели, несмотря на всю истерию вокруг процесса. 21 февраля 1958 года был оглашен приговор по всей совокупности пунктов обвинения: 30 лет тюрьмы и 3000 долларов штрафа. Срок свой он отсиживал в Атланте, пользовался популярностью среди заключенных (говорили, американцу Гринглассу, посаженному за шпионаж на Советы, заключенные мочились в пищу), особенно подружился он с бывшим работником ЦРУ, осужденным за шпионаж на СССР почти сразу после войны. Читал в тюрьме Эйнштейна — для его математического ума это было такое же развлечение, как для многих чтение Агаты Кристи, рисовал карикатуры для тюремной газеты и даже подключился к изучению планировки тюрьмы, которую начальство хотело перестроить.
Идея обмена сразу возникла в голове у Абеля и адвоката, последний даже обсуждал ее с шефом ЦРУ Даллесом, который заметил, что любая подобная сделка возможна лишь при публичном признании Советами принадлежности Абеля. Отец американского шпионажа хорошо знал слабые пунктики Системы.
Решили все-таки перебросить кое-какие мосты на родину, и полковник написал по-английски письмо жене, которое Доновэн с трепетом понес в консульский отдел советского посольства в Вашингтоне. Там разыгралась ожидаемая комедия дель арте: «Не знаем никаких Абелей! Это провокация!»
Два раза валяли в консульстве ваньку, отказывались принять письмо, возмущались наглостью посетителей, естественно, сообщали в Москву. Не один день заняла утряска всего этого страшного по своим последствиям дипломатическою казуса, в третий раз — Бог троицу любит
