Книга Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

же выбрасывал в корзину (салфетки, карандаши, куски проволоки и бумаги), что не укрылось от острого взора агентов, взявших эти, а также и другие предметы на тщательное лабораторное исследование.

Один американец заметил, что Абель сунул в рукав пиджака три листочка бумаги, которые извлек из сумки, — пришлось их отобрать, пожурив арестованного за непозволительные трюки.

На Абеля надели наручники и через черный ход вывели к машине, предварительно удостоверившись — типично американская черта, — что он оплатил полностью свой юсти-ничный номер и никаких претензий к нему хозяин не имеет.

События развивались стремительно: визит в иммиграционную службу, где, следуя формальностям, с арестованного сняли отпечатки пальцев и сфотографировали; выезд в аэропорт под сильнейшей охраной.

Самолет приземлился в Техасе, где агенты ФБР и иммиграционной службы начали проводить тщательные допросы Абеля, предлагая в то же время ему сотрудничество со всеми возможными материальными благами.

«25 июня я решил заявить, что в действительности меня зовут Рудольф Иванович Абель, я гражданин России, купил в Дании поддельный американский паспорт и по нему в 1948 году въехал в США из Канады» — это из показаний полковника.

Такова была легенда, придуманная ловко, если учесть, что почти невозможно придумать легенду, которая не давала бы течи в условиях ареста и полного разоблачения.

Но даже если допустить полную неосведомленность ФБР о принадлежности Абеля к разведке, то все равно его ожидал бы суд за незаконный въезд в США. Прессинг на арестованного оказывали основательный, в том числе и через адвоката, который прямо сказал, что он предпочел бы сотрудничество Абеля с ФБР, но если он отвергает это, то в дело вступит самый справедливый в мире американский закон, предусматривающий, между прочим, смертную казнь за шпионаж. Совсем недавно за «атомный шпионаж» посадили на электрический стул чету Розенбургов, и потому беседы на эту тему звучали отнюдь не как абстракция.

Затем полковника все в тех же условиях повышенной бдительности перевезли из Техаса в городок Ньюарк, где должен был состояться суд. Приземлились ночью, аэропорт тщательно охранялся, повсюду шныряли агенты ФБР и полицейские в штатском — боялись, что вездесущая рука КГБ спасет своего верного сына из когтей следствия. Об аресте и суде уже дали знать в прессу, поняв, что Абель на сделку с ФБР не пойдет и игра с КГБ не состоится.

Арест Абеля подлил масла в пламя настроений: «Бей красных!»

Послевоенные шпионские процессы, затронувшие компартию и прочих «левых» и приведшие к разгулу маккартизма, еще не были забыты, правда, в деле Абеля был свой экзотический момент, уникальный для США: перед судом стоял не местный гражданин, завербованный разведкой КГБ, а живой кадровый полковник КГБ, долгие годы живший под разными фамилиями, имевший художественную мастерскую в Бруклине (там заодно была и фотолаборатория, Абель был мастером по изготовлению микроточек), занимавшийся радио- и фотоделом.

Ознакомившись с вещественными доказательствами, адвокат схватился за голову: в карандашах и куске эбенового дерева, найденных при обыске, оказалась микропленка с письмами от родных Абеля на русском языке, расписание радиосеансов с Центром и коды. Полковник только развел руками, когда Доновэн высказал ему все свое недоумение бывшего профессионала, — такие проколы не случаются даже в самых фантастических американских бестселлерах, не говоря уже о чекистских сагах, где герой действует четко и выверен-но, как автомат, и всегда добивается успеха благодаря вере в партию и близости органов к трудящимся.

Хорошо это или плохо, но горячее сердце может прекрасно биться и без холодной головы — разве не великое счастье перечитывать письма от родных? Разве это чтение не сглаживает одиночество и не помогает жить той тяжелой двойной жизнью, на которую обречен нелегал? Но вот насчет кодов и расписания… Конечно, лучше хранить в тайнике, где-нибудь на поросшем зеленью кладбище.

А если начистоту, то любой нелегал знает, что уж если нашли повод для его ареста, то он увесист, и контрразведка все равно раскрутит все по максимуму, как ни скрывай концы. Не случайно ведь при аресте его назвали полковником. Так и оказалось.

Абеля завалил коллега и помощник, подполковник КГБ Рейно Хайханен, живший в Нью-Йорке под фамилией Маки.

Ни у американцев, ни у Абеля (а потом и Центра) не существовало двух мнений об этом русском финне, который работал в НКВД уже во времена советско-финляндской войны: типичный алкоголик, несколько раз попадавший в полицию за хулиганство (лупил жену-финку, в которую был влюблен и с которой делил свою заставленную бутылками нью-йоркскую квартиру; другая, тоже законная и с ребенком, вздыхала по нему в Союзе) и за управление автомобилем в пьяном виде, человек с интеллектом ниже среднего, так и не освоивший толком английский язык.

Абель почти сразу же раскусил, что Хайханен ему не помощник, и не раз высказывал ему (естественно, в деликатной форме, не обостряя отношений и не ставя тем самым под удар дело) свое недовольство его работой и образом жизни (сам полковник скорее относился к категории аскетов).

Но, несмотря на всю тонкость «воспитательных бесед», Хайханен, видимо, почувствовал, что по просьбе начальника его могут оторвать от любимой блондинки и теплого места в Нью-Йорке, с позором вернуть в родные пенаты, а там, воссоединив с семьей, отправить куда-нибудь подальше, в лучшем случае в райотдел Карельской АССР для обслуживания заезжих туристов.

Этот личный момент, усугубленный спиртным и планами семейного счастья с красавицей финкой, по-видимому, и сыграл роковую роль в предательстве Хайханена, добровольно предложившего свои услуги ФБР. Финал его был предопределен — через несколько лет он окончательно спился и погиб в автокатастрофе.

Судебный процесс над Абелем являлся уникальным во всех отношениях и не имел прецедентов в американском судопроизводстве.

Адвоката Доновэна «промывали» в прессе и причисляли к «красным», со всех сторон сыпались на него угрозы. Коллеги не понимали, зачем он взялся за столь щекотливое дело. Пункты обвинения звучали достаточно жестко и сулили невеселую перспективу электрического стула: Абеля обвиняли в шпионаже, направленном против США, в передаче информации о национальной обороне США, ну и, конечно, в незаконном пребывании в стране.

Доновэн отлично понимал огромную роль эмоций, общественного мнения и голоса прессы на таком шумном процессе и знал, что суд присяжных никогда не руководствуется лишь буквой закона и бесстрастными фактами. Начал он с того, что заказал полковнику, одетому, как вольный художник, приличный костюм делового человека — при белой рубашке и галстуке Абель выглядел типичным средним американцем, и это импонировало публике.

В его защите фигурировали весьма сильные аргументы: перед публикой не шпион-американец, а честный гражданин враждебной державы, мы же гордимся нашими ребятами, которые, возможно,