Книга Разделенный город. Забвение в памяти Афин - Николь Лоро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разумеется, Аристофан здесь занят своим ремеслом комического поэта, чрезмерно преувеличивая характерную черту, но, даже если никогда не доходило до того, чтобы каждый афинянин организовал карманный трибунал для собственного пользования, как в комической фикции «Ос», тем не менее весь афинский город в классическую эпоху действительно был целиком охвачен отправлением правосудия. И это именно потому, что Афины являются демократией.
По крайней мере, именно эту связь между организацией правосудия и politeía постулирует Аристотель в «Афинской политии», когда в числе трех наиболее «демократических» мер законодателя Солона упоминает
…предоставление всякому желающему возможности выступать истцом за потерпевших обиду; [и] третье, отчего, как утверждают, приобрела особенную силу народная масса, – апелляция к народному суду. И действительно, раз народ суверенен [kýrios] в голосовании, он становится сувереном в гражданской жизни [tēs politeías][939].
И философ добавляет, что если Солон написал свои законы темными по смыслу, то это намеренно, чтобы народ всегда был господином решения (krísis[940]) – пункт, на котором мы сейчас не станем задерживаться, но о нем нужно будет вспомнить, когда мы будем рассматривать глагол krínein и существительное krísis в качестве общепринятых терминов, обозначающих решение в афинских трибуналах. И тот же самый Аристотель, в III книге «Политики» характеризовавший гражданина через его участие в судебном процессе и в магистратах (krísis kaì arkhē), отмечает, что такое определение гражданина должно быть отнесено в первую очередь к демократии[941]; и он также развивает эту идею в VI книге, упоминая в числе главных черт демократии то, что «судебная власть принадлежит всем, судьи избираются из всех граждан и судят по всем делам или по большей части их, именно по важнейшим и существеннейшим, как то: по поводу отчетов должностных лиц, по поводу политических дел, по поводу частных договоров»[942]. И даже Платон в своих «Законах», хотя и критически, как мы увидим, настроенный по отношению к эффективности функционирования афинских трибуналов, заимствует у демократии принципиально народный характер правосудия в сфере обвинения по государственным делам, добавляя, что и в частных делах «по мере возможности все должны принимать в нем участие. Кто не участвует в судебной власти, считается полностью непричастным к городу»[943].
Итак, все кажется простым и ясным. За исключением одной проблемы, которую теперь мы и должны попытаться понять: если существование позитивного правосудия, где решения принадлежат народу, само по себе является одним из завоеваний демократии, то как тогда объяснить настойчивость, с которой те же самые авторы – хотя и часто критикующие демократию, но никогда тем не менее не подвергающие ее систематической критике – связывают судебный процесс, каким он сложился в Афинах, с междоусобицей (stásis), как если бы между одним и другим существовала необходимая связь?
Так обстоит у Платона: общность благ и женщин, характеризующая идеальный город «Государства», имеет своей главной целью избавить стражей от всех «тяжб и взаимных обвинений (díkai kaì enklēmata pròs allēlous)» – и между потопом и нынешним человечеством «Законы» воображают счастливую эпоху, не знавшую искусств войны, в особенности тех, что «применяются… внутри города, называясь судебными тяжбами или мятежами (díkai kaì stáseis)», – тех, что на словах и на деле пускают в ход все средства, которыми люди причиняют друг другу зло и несправедливость (kakourgeīn te allēlous kaì adikeīn), – и вот, благодаря простому соседству существительного díkē и глагола adikeīn, позитивное процессуальное правосудие [justice] оказывается на службе у несправедливости [injustice][944]. Что касается Аристотеля, ему случается упомянуть приговор трибунала в числе множества возможных причин stásis[945], и, если философ не доходит до того, чтобы причислить его к непосредственным причинам гражданской войны, то такой историк, как Фукидид, относит судебный процесс к числу орудий, используемых олигархами, которые стремятся ниспровергнуть демократию[946]. Но, вероятно, наиболее выразительную форму эта идея получит в «Воспоминаниях о Сократе» Ксенофонта, где Сократ высмеивает софиста Гиппия, считавшего, что нашел неопровержимое определение для díkē, справедливости:
Клянусь Герой, ты сделал счастливое открытие, раз судьи больше не будут разделяться в голосовании [díkha psēphizómenoi[947] ]; граждане не будут больше спорить о своих правах, возбуждать судебные процессы, и участвовать в междоусобицах [antilégontes te kaì antidikoūntes kaì stasiázontes][948].
Если для греческих мыслителей политического – и так начиная уже с Гесиода, которого греки сделали официальным теологом полиса – díkē, понятая как трансцендентный принцип[949], определяет хорошо управляемый город, то неужели, когда те же самые мыслители, употребляя это слово во множественном числе, придают ему конкретный смысл «судебного процесса», этого достаточно, чтобы пробудился ненавистный призрак разделения? Из-за своей повторяемости эта тема интриговала меня уже очень давно, и поэтому я буду искать прояснение этого спорного пункта в исследовании процесса.
