Книга Разделенный город. Забвение в памяти Афин - Николь Лоро

Иными словами: хотя и имея превосходные причины для свирепых кар, именно из‐за того, что афиняне помнили прошлое, они запретили кому-либо о нем напоминать. Таким образом оратор стремится угодить сразу двум публикам, заседающим бок о бок в трибунале, к которому он обращается: товарищам Фрасибула, у кого намек на легитимность их гнева должен вызвать симпатию к истцу, и людям из города, к которым следует добавить тех, кто симпатизировал Архину и ему подобным, то есть тех, кому должно нравиться, когда возносят хвалу амнистии.

Разумеется, это сложная стратегия для дискурса, который в данном случае напоминает aīnos[1121] своим стремлением дать услышать в себе два послания сразу[1122]. Но может быть и так, что в утверждении, что только память может декретировать забвение, было нечто большее чем стратегия: влияние запрета на память на само определение памяти, воля к памяти, укрывающаяся за напоминанием оснований, которые были у памяти, чтобы ограничить собственное применение. Тем не менее – таким будет заключение этого слишком беглого осмотра – «люди из города», желающие, чтобы исчезла любая память о конфликтном эпизоде, явно чувствуют себя гораздо комфортнее в ситуации, когда демос, прекрасно зная, что он-то и подвергся несправедливости[1123], парадоксальным образом оказывается вынужденным снова и снова предоставлять доказательства того, что он не был зачинщиком[1124]. Именно так примирительная речь, которую Клеокрит произносит после битвы при Мунихии, обращаясь к противникам-согражданам, утверждает: «Мы не причинили вам никакого зла»[1125], и когда Фрасибул, перед этой битвой напоминавший своим людям, что они не совершили и не совершают ничего несправедливого[1126], выступает перед всеми афинянами на первом пленарном собрании и обращается к людям из города, он повторяет, что «народ […] никогда не причинял вам никаких обид [ho dēmos […] oudén pōpote […] hymās ēdikēken][1127]»; и если констатируя, что лакедемоняне оставили афинян, своих союзников, один на один с гневом их жертв, вождь демократов считает важным упомянуть «этот народ, подвергшийся несправедливости», то это, как мы уже видели, для того, чтобы настоятельнее напомнить демосу о верности клятве амнистии[1128]. Как если бы на языке справедливости и несправедливости, который народ предпочел утверждению krátos, победитель не мог утверждать свою правоту иначе, чем в высшей степени проблематичном модусе двойного отрицания, без конца повторяя, что он не был несправедлив.

В этой точке я и завершаю свой маршрут через историю, очень древнюю и, однако, чьи обертоны в 1994 году звучат для нашего слуха каким-то знакомым образом. Француз ты или немец, если ты обеспокоен тем, чтобы память о сороковых годах не стерлась со смертью последних свидетелей, тебе известно, какие усилия и даже отвага требуются, чтобы неустанно напоминать, что для военных преступлений нет срока давности, или постоянной бдительностью нарушать общественное спокойствие, беспроблемно довольствующееся памятниками, установленными «всем жертвам войны»[1129]. Это не означает, что общности не должны, подобно индивидам, познать медленную работу траура, представляющую собой инкорпорирование мучительного или спорного прошлого, а не его отторжение или отсечение[1130]. Ибо говорящий о трауре никогда не говорит о забвении, и, как известно, в индивидуальных психиках не смыкает глаз бессознательное, которое Лакан превосходно определил как то, что в человеке является «памятью о том, что он забывает»[1131]. Будет ли чрезмерным ожидать от наших современников и от нас самих желания, чтобы в каждой общности подобная память, тем более сильная, поскольку не прирученная, согласилась, чтобы наконец-то мыслить будущее, предоставить место тем «злосчастьям», которые мы не хотим считать своими и о которых мы говорим, что они уже в прошлом?

Благодарности

Моя самая глубокая благодарность Мигелю Абенсуру, настоявшему, чтобы эта книга, плод пятнадцати лет исследований, вышла в свет в руководимой им серии.

Также следует поблагодарить Филиппа Лаку-Лабарта, который в 1987 году в Международном философском колледже взял на себя роль рецензента для текста о stásis, ставшего четвертой главой этой книги.

Я признательна Яну Тома, послужившему, когда я сама была не в состоянии это сделать, посредником между мной и Мигелем в передаче драгоценной дискеты, и Элен Монсакрэ, оказавшей мне исключительную любезность в подготовке и последующей вычитке этой рукописи, которая без нее содержала бы множество ошибок.

И я в третий раз посвящаю «Разделенный город» Патрису, который лучше, чем кто-либо еще, знает, что это моя книга par excellence.