Книга Георгий Иванов - Вадим Крейд

Но «Розы», несмотря на их «декадентщину», несмотря на вызов здравому смыслу, а возможно, именно в силу этих свойств читателя имели. Притом читателя, любящего поэзию так же беззаветно, как, например, самозабвенно предана была поэзии молодежь блоковской эпохи. Один из представителей «незамеченного поколения», то есть поколения эмигрантских детей, выросших на чужбине, – Анатолий Штейгер взял эпиграфом к своему первому сборнику «Этот день» (1928) строфу из стихотворения Георгия Иванова:

Если новая жизнь, о душа, Открывается в черной могиле, Как должна быть она хороша, Чтобы мы о земной позабыли.

(«Если все, для чего мы росли…»)

Строки чеканные, афористичные, богатые смыслом и в то же время в них минимум литературных приемов. Отсутствуют декорации, риторика, орнамент, метафоричность. Все в них в соответствии с канонами «парижской ноты», хотя, собственно, каноны еще не выработались, ибо «нота» только-только формировалась. Интересно, что цитируемое Штейгером стихотворение Г. Иванов в «Розы» не включил, хотя стихов, напечатанных им с 1922-го по 1930-й, не так много, не больше, чем для скромного объема сборника. Это говорит и о строгости отбора, и о единой тональности «Роз». В стихотворении, которое полюбилось Штейгеру, все же есть оттенок оптимизма — хотя бы и потустороннего. Вообще же в «Розах» нет и следа оптимизма. Вот почему Г. Иванов, составляя книгу, оставил это стихотворение в числе тех многих, которые не вошли в его прижизненные сборники. Пессимизм по своей природе глубже, но в ежедневной жизни оптимизм практичнее, действенной помощи от него больше.

Георгий Иванов объяснял природу своего пессимизма: поэт в эмиграции «обязан глядеть на мир "со страшной высоты", как дух на смертных». В этом объяснении – ключ к тому настроению отречения и спокойного отчаяния, которыми пропитаны его «Розы». А слова «со страшной высоты» — это из Мандельштама, из его стихотворения, написанного в страшном 1918 году.

«Меня эта книга настолько очаровала, — писал Юрий Терапиано, — что я совсем потерял способность считаться с реальностью». Под столь необычно сильным впечатлением он выступил 14 марта в Союзе молодых поэтов и писателей с речью о только что вышедших «Розах». Он говорил, что подлинная поэзия редкая гостья в мире литературных споров. Настоящая книга стихов такова, что после нее поэзия вообще воспринимается иначе: будто и не нужно слов настоящим стихам, хотя они неизбежно облечены в словесную ткань. Сущность поэзии не в словах, не в образах, не в мыслях, даже не в чувствах, сказал Терапиано. Читая такие стихи, соприкасаешься с более тонким планом бытия – своеобразной, замкнутой в себе жизнью. Самое пленительное в поэзии то, что она одновременно в нашем мире и за его пределами, в какой-то лирической стихии. Такова книга «Розы», она живет и в мире и за пределами – в тонком плане. Георгий Иванов прошел школу мастерства, прежние его книги не вполне свободны от внешнего умения, но, преодолев эту преграду – наслаждение мастерством, – Г.Иванов нашел себя в «Розах». Мастерство перегорело, поэт достиг слияния с поэтической стихией и получи право стать выше слов:

И касаясь торжества, Превращаясь в торжество, Рассыпаются слова И не значат ничего.

(«Перед тем, как умереть…», 1930)

В «Розах» поэт прорвался к центральному творческому моменту:

В глубине, на самом дне сознанья, Как на дне колодца – самом дне – Отблеск нестерпимого сиянья Пролетает иногда во мне.

(«В глубине, на самом дне сознанья…»)

Сияние лирической стихии стало главной темой «Роз», их внутренним центром. Из него исходит голос поэта и несет в себе начало, оживляющее вещи. Все темы Георгия Иванова — любовь, смерть, отчаяние и наша земля с ее розами и закатами — все у него тронуто отблеском внутреннего сияния. В этом ключ к «Розам».

Георгий Иванов присутствовал на этом докладе. Соглашался или не соглашался, был польщен или недоумевал – не известно. Доклад получился, по признанию самого Терапиано, «восторженный, хвалебный, опрометчивый». Опрометчивость состояла не в оценке книги и не в разборе ее, надо сказать блестящем, а в «литературной тактике». Терапиано входил в кружок «Перекресток», которому покровительствовал Ходасевич. И, конечно, «перекресточники», явившиеся на доклад в своем полном парижском составе (имелось еще и белградское отделение кружка), ожидали не восторженного разбора, а въедливого разноса, и возмутились до глубины души. Для них похвала «Розам» после скандальной статьи Георгия Иванова «В защиту Ходасевича» прозвучала как предательство — измена Ходасевичу, «Перекрестку», членам кружка и, следовательно (такова была логика момента), самой поэзии. «В один какой-то час, — рассказывал Терапиано, — я потерял прежних союзников, а новых тоже не приобрел, не сделав потом никакой попытки сблизиться с Георгием Ивановым и его партией».

Среди тех немногих, кто знал все подробности этой истории, была Ирина Одоевцева. Об этом впоследствии она говорила очень жестко, даже после того, как с Георгием Ивановым Ходасевич примирился, он не забыл об измене Терапиано и «до самой своей смерти старался всюду и всегда мстить ему».

Мысли Юрия Терапиано о «Розах» тем ценнее, что в обстановке, препятствующей проявлению взгляда вполне независимого, его выводы были бескорыстны и свободны от групповых и внелитературных интересов.

В начале мая состоялся еще один посвященный книге литературный вечер. На этот раз в обществе «Кочевье». Основано общество было критиком и редактором журнала «Воля России» Марком Слонимом, который в отличие от других эмигрантских редакторов охотно печатал начинающих поэтов и писателей. Назначение «Кочевья» состояло в том, чтобы оставаться литературным форумом, свободным от узкой идеологии — от групповщины. На собраниях обсуждалось главным образом творчество эмигрантов младшего поколения. Но не так уж редко предметом докладов и прений становились произведения писателей старших по возрасту и опыту, а также и советских писателей.

Имя автора «Роз», его стихи и проза были всем хорошо известны, и на Монпарнасе, в таверне, где происходили четверговые встречи «Кочевья», речь о Георгии Иванове заходила не раз. О нем сравнительно недавно Борис Поплавский прочел здесь блестящий доклад. А теперь, в начале мая 1931 года, «Кочевье» устроило вечер, специально и целиком посвященный «Розам». Председатель Александр Браславский дал слово Поплавскому, который с самого начала заострил тему. В глубине, в своей сущности поэзия Георгия Иванова метафизическая, сказал он, и это утверждение разделило аудиторию.

Как раз за месяц до того в «Новой газете» напечатан был ответ Бориса Поплавского на анкету, распространенную редакцией среди писателей: «Какое произведение русской литературы последнего пятилетия вы считаете наиболее значительным и интересным?» Поплавский ответил: «Книга, которая вызвала мое искреннее восхищение, — это "Розы" Георгия Иванова, означающие редкостное разрешение в высшем духовном плане того, что прелестно было начато в "Садах"».