Книга Георгий Иванов - Вадим Крейд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В обсуждении доклада Поплавского участвовал руководитель кружка «Кочевье» Марк Слоним. Выступили Лазарь Кельберин, автор сборника стихов «Идол», и его жена поэтесса Лидия Червинская. Выступили в прениях по докладу Николай Рейзини, один из основателей «Чисел», и переехавший из Праги в Париж поэт Алексей Эйснер (все помнили его стихотворение, в котором была строка «Человек начинается с горя»). Одни говорили о «безднах» содержания и его «остриях», другие — о классическом совершенстве формы. Лидия Червинская заметила, что если в эмиграции и есть какая-то особая атмосфера, то ее выразитель именно Георгий Иванов. Эта особая атмосфера требует разговора не о содержании и форме, а о чем-то третьем, чем поэзия жива и что составляет ее таинственную сущность. Затем Червинская добавила, вызвав добродушные улыбки: «Если бы в доме случился пожар, то среди немногих предметов я постаралась бы спасти от огня маленькую книгу "Роз"».
Еще не бывало в эмиграции отзвука, подобного этому. Художественно чутким читателям полюбились тревожные, пронзительно-грустные, благоуханные «Розы». От Пиренеев до Шанхая молодежь русского рассеяния увлеклась этим маленьким сборником. «Розы» могут рассказать нам о внутреннем мире поэта больше, чем шесть предшествующих его поэтических книг. В сборнике открываются темы, о которых трудно или невозможно говорить «во весь голос». Одна из них – тихий и намеренно скрытный порыв в надмирные сферы, в мир сияния и торжества. Не только порыв — но иногда и прорыв. Сам поэт считал, что проникнуть в сердцевину лирического творчества можно, интересуясь не одними только стихами, но и личностью поэта. Какой-то душевный надлом у него намечался и раньше, однако ни в одной из прежних книг не проявлялся столь очевидно. И Зинаида Гиппиус, бабушка русского декадентства, как она сама себя называла, не могла не оценить «Роз». Книгу можно было бы назвать неодекадентской.
Георгий Иванов родился в том же году, когда родился русский декаданс — увертюра к русскому модернизму. Писать стихи он начал, когда это течение уже отходило в область преданий, разве что еще случайно, вдали от обеих столиц, еще могли сверкнуть мишурным серебром запоздалые декадентские дерзания провинциального эстета. Но декаданс – колыбель серебряного века, и в том было его предназначение и оправдание.
(«Медленно и неуверенно…»)
В какой мере это реализм? Относительно реализма или отсутствия такового вспоминаются слова Бориса Зайцева «Знаю, что жизнь не такая, как я ее изображаю, а между тем иначе я не могу».
В марте 1931 года Георгий Иванов послал «Розы» Ивану Алексеевичу Бунину, не любившему поэзии модернистов. Даже Блок вызывал в нем резкое отталкивание. А Г. Иванов был одним из немногих серьезных продолжателей Блока. Из более молодых мало кто Блоком вдохновлялся. «Розы» убедили Бунина в том, что их автор большой поэт.
Георгий Иванов, пришедший в 1940-е годы к новой стилистике и поэтике, продолжал считать «Розы» основным ядром своего творчества. Почти целиком он перенес их в свою следующую книгу «Отплытие на остров Цитеру». Однажды остроумный Дон Аминадо беззлобно подшутил над его книгой. Г. Иванов сдержанно и с достоинством ответил: «Зачем вы смеетесь над "Розами" — может быть, и плохо, но лучше, чем у Ходасевича. Если не верите, сделайте анкету».
После «Садов» «Розы» показались книгой неожиданной. На самом же деле этот сборник — отражение длительного развития. В нем запечатлелись художественные и духовные искания целого десятилетия. У современников создавалось впечатление, что сорок стихотворений книги были написаны на одном дыхании, в том же настроении. Мало кто задумывался над тем, что вряд ли кому-нибудь из больших поэтов удавалось оставаться все в том же круге настроений столь длительное время. И тем не менее «Розы» представляют собой не просто подборку стихов, а замечательное единство. Это не просто сборник, но (как сказал однажды Г. Иванов о книге Блока «Стихи о России») — изборник. В «Розах» не чувствуется работы над стихом, как будто все они явились поэту в готовом виде.
О книге много говорили и часто писали. Владимир Вейдле определил преобладающее настроение «Роз»: «Они насыщены сладостью и сладкой печалью». Глеб Струве опубликовал в газете «Россия и славянство» 17 октября 1931 года рецензию. Сборник, писал он, подводит к той трагической черте, когда, видя прекрасное в мире, поэт не имеет больше власти «Соединить в сознании своем / Прекрасного разорванные части».
Георгий Иванов написал ему в ответ: «Многоуважаемый Глеб Петрович! Только сейчас прочел Вашу рецензию о моей книге "Розы". Очень благодарю Вас за лестный отзыв, особенно мне дорогой тем, что он подписан Вашим именем. Пользуюсь случаем добавить, что я всегда жалел и жалею, что мы с Вами до сих пор незнакомы. Преданный Вам Георгий Иванов».
Влияние «Роз» на поэзию русского зарубежья было велико и длилось долго. Пример этого влияния легко увидеть в сборнике парижанина Владимира Смоленского «Закат», написанном в той же тональности сладости и грусти, что и «Розы». Но сходство идет дальше: от тональности — к главным мотивам и основному словарю. Сам Георгий Иванов считал «Розы» книгой удавшейся. Через двадцать лет он с чувством сожаления об утраченном времени вспоминает о ней в своем «Портрете без сходства»:
(«Маятника мерное качанье…»)
Примечательна история стихотворения, которым «Розы» открываются. Впервые оно напечатано в «Современных записках» вместе с другими стихами Георгия Иванова, причем на последнем месте в подборке. А в конце 1930 года, когда Г. Иванов обдумывал состав «Роз», он решил поставить его самым первым в книге. Стихотворение было переосмыслено как программное. В нем концентрируются основные мотивы, оно оправдывает и обосновывает название сборника. В стихотворении использованы все важнейшие эпитеты книги и отражено новое мироощущение поэта, которое более чем что-либо иное повлияло на так называемую «парижскую ноту»:
(«Над закатами и розами…»)
