Книга Химера - Джон Барт

Весь в тоске, не в силах разобраться, что в ее разглагольствованиях было ложью, что - заблуждением или недоразумением, а что - обескураживающей истиной, я более не спорил, а лишь жалко привалился к каменной стене камеры, схватился за свой болтающийся уд и сказал:

- Настоящие амазонки предоставляют мужчине выбор между смертью и оскоплением. Если ты собираешься совершить надо мною и то и другое, прошу, начни с убийства. Ради твоей сестры, ладно?

- Ради своей малодушной сестры, - откликнулась Антея, - я на самом-то деле собираюсь отправить вас обоих обратно в Ликию - с красным петушком на яичках, жульничеством и всем прочим. При одном условии.

Я подозрительно взглянул на нее. Она улыбалась.

- Заберемени меня.

- Не идиотничай.

- Вытаскивай меч, - холодно бросила она амазонке - и мне, огорошенному, снимая хитон: - Не бери в голову ни шансы против зачатия в моем возрасте, ни все те диаграммы, которыми ты оскорблял меня прежде, ни тот факт, что ты не находишь меня привлекательной. Я расскажу нашему сыну-полубогу, что это было твое последнее героическое деяние и ты чертовски здорово - с упорством - вкалывал, пока его не свершил. На пол, пожалуйста.

Я затряс головой:

- Ведь мы уже разговаривали об этом, Антея. Мужчина не может заставить его встать только потому, что ему угрожают.

- Тогда мы немного поиграем. Не сгодится ли тебе в качестве раздражителя Меланиппа? Я не гордая.

- Так ты таки Меланиппа! - вскричал я стражнице, которая все так же невозмутимо стояла у дверей. - Это чудо!

- Трахни или умри, Беллерофон, - подытожила Антея. - Сделаем как ты захочешь, можешь даже быть сверху. Но перепихнуться мы должны.

Я с полной откровенностью повторил, что не могу сделать это с ней ни при каких обстоятельствах. В этом не было никакого личного неуважения или женоненавистнического снобизма: фаллос наделен своей собственной волей, столь же плохо согласующейся с моею, как с волей Полиида его магия. Погляди, как он сейчас обвис, и не удивительно, если учесть, сколько на нем всего висит…

Антея застегнула бронированную пройму своей юбки и вышла из камеры.

- Меланиппа, я хочу, чтобы мне его сварили на обед - отрезанным, естественно. Пришлю тебе кого-нибудь на помощь. - Она в последний раз бросила на меня презрительный взгляд. - И небольшое блюдечко с закуской.

Когда она удалилась, я безнадежно воззвал к невозмутимой юной стражнице, которая дожидалась снаружи подкрепления с лицом, на котором невозможно было что-либо прочесть. Я не мог, заявил я, заявлять о своей невинности по обвинению, что оказался не на высоте в ответ на естественные надобности царицы (хотя, конечно же, имелись тут и смягчающие обстоятельства); или что принес в жертву своим геройским амбициям семью (но - как и выше); или что низводил всю свою жизнь женщин до подсобных ролей (но многие ли люди обоего пола наделены необыкновенным призванием? и как можно сказать, что Филоноя была принуждаема?). Конечно же, я был виновен в том, что слепо подверг насилию единственную когда-либо встреченную мной женщину, как раз таким призванием наделенную, - ее саму, гордую и просто немыслимую, ни на один день не постаревшую с тех пор, как, охваченный отвращением к самому себе из-за своего недавнего скотства и еще менее застаревшего просветления, я перелетел с нею в Коринф, где и сдал на попечение Ипполите. Значит, правда, что кое-кто из амазонок владеет искусством не только метаморфоз, но и омоложения! Во всех своих прегрешениях против женщин - не последним из которых была моя явная неспособность признать, как поступали многие так называемые свиньи-женоненавистники, в одной из них самое главное в жизни сокровище- я раскаивался, не чая отпущения грехов. Если мне не суждено было умереть, боги волей-неволей меня сохранят; иначе же я неправильно себя истолковал и не имею тогда желания жить, ибо ценил я не свою жизнь, но свое героическое призвание. Но прежде чем она и те поддельные амазонки, с которыми она общалась здесь в антеевской травестии подлинной Амазонии (ибо я способен отличить подлинник от его противоположности - и среди тех, кто зовет себя амазонками, и среди тех ценностей, которым они служат), превратят меня в холощеную тушу, я просил позволения сказать последнее прости (и задать несколько вопросов) моей терпеливой женушке, которая любила меня больше, чем саму себя.

- Хорошо, - сказала Меланиппа и, проворно отперев дверь, зашагала прочь, но не в ту сторону, куда направилась царица. Чуть придя в себя, я, громко шепча благодарности, последовал за ней; она на мгновение притормозила, чтобы, оглянувшись, окинуть меня по-прежнему безразличным взглядом, потом зашагала дальше. Я никак не мог свыкнуться с нескончаемой вереницей чудес: невероятное совпадение самой этой встречи, очевидное прощение, дарованное вдруг мне, ее абсолютная неподвластность возрасту… До чего славными были ее бедра и талия, точеными ножки (она не признавала узорчатых, в ромбовидных крапинах, колготок, которые носило большинство амазонок), изящными - под очаровательной кольчужной блузочкой-безрукавкой - плечики! Мы кружили по коридорам и задворкам; ночь выдалась спокойная, темная, благоуханная - но я в своей наготе и под влиянием распиравших меня чувств весь покрылся гусиной кожей, а моя мошонка из-за нависшего прощания со мной сжалась в комочек.

Завернув за угол, мы наткнулись прямо на дворцовую свалку мусора, при взгляде на которую, несмотря на вопиющую необходимость сохранять молчание, я издал горестный вопль: поверх очисток и черепков, освещенный ущербной луной, валялся кверху брюхом бедный дохлый Пегас, распростав крылья, словно переливчатая чайка, задрав в небо, в которое ему уже никогда было меня не поднять, все четыре ноги. Я полез прямо через всю мерзотину, чтобы обнять своего конька за шею, проклиная его отравителя, причитая и славословя: старый планерушка, надежный сотоварищ во всех моих героических свершениях, мой залетный сводный братишка! Ах, он еще не умер, он только умирал: встрепенулось белое маховое перо, у меня под ухом слабо откликнулось лошадиное сердце.

- Гиппоман! - прошипел я Меланиппе, которая (столь же влюбленная в коней, как и все амазонки), забыв про свой меч, бросилась вместе со мной через помойку прощупывать пульс у него на щетке, отогнула ему веко (белок сверкнул без зрачка, словно у статуи, - или как крохотная луна) и даже, чтобы вдохнуть в него жизнь, попробовала дышать изо рта в рот. "Похоже, Бог с ней, с Филоноей, - похоже, сказал я, - прежде чем ты меня убьешь, мы должны дать этому коню настоящего гиппомана - иначе он пропал!"

Меланиппа уселась, откинувшись на пятки, утерла рот носящим отметины боевых ранений запястьем, на миг задумалась и протянула мне свой меч:

- На мне есть чуток. Как у всех амазонок, особенно в Первой Четверти. Почему бы не убить меня и не спастись самому?

И голос был тем же самым. Я колебался ничуть не дольше, чем она раздумывала, и спрятал руки за спину:

- Нет.

- Вдуть мне и дать деру?

Я закрыл глаза и покачал головой.

- Забрать его у меня силой?