Книга Дом для Пенси - Анна Лерой

на свой родной язык, но постепенно его дыхание становится всё глубже. Фалетанотис засыпает.

Пенси растерянно смотрит на заснувшего на столе руинника: она его точно не поднимет ни сама, ни с паном Лежичем.

— Пусть спит, — советует трактирщик. — Через пару часов он проснется и будет соображать достаточно, чтобы добраться до комнаты и лечь. Уж я-то знаю, поверь.

— Тогда мне еще одну кружечку, — подхватывает пустую кружку Пенси и перебирается к барной стойке.

— Какая ты печальная стала, — сразу замечает пан Лежич.

— Ничего такого, пройдет, — отмахивается Пенси. А сама думает: как, наверное, сложно, когда ты отличаешься ото всех остальных, пусть и хорошо к тебе относящихся. Как тяжело пытаться объяснить то, что другие и представить не могут. Разве что сломав им дейд. И вряд ли родители Фалетанотиса хотели, чтобы с ним случилось такое. Но как она не может убрать рожки со лба Кейры, так никто не мог вернуть в мир всю ту сому, что была нужна, чтобы Фалетанотис стал таким же как и все.

4-11

Пенси уже и забыла, что это такое охота на Людоедском перевале, в диком Черном лесу. За последние пять часов они успевают трижды наткнуться на гнезда игольщиков, едва не падают в ловчую яму курдарки, обходят скопление снеголюбов и под конец, как на десерт, из густых кустов вываливается хорнбарун. Такое чудище она видела только на картинках.

— Да не может быть! — задыхаясь, кричит Пенси. И это действительно так: хорнбаруна в последний раз ловили без малого лет десять назад вблизи Лорских болот, а не на Людоедском. Такого сюрприза она не ожидает, как и прыгучести этого чудовища.

— Осторожно! — Фалетанотис подхватывает ее на руки и какое-то время они так и бегут. Пенси высматривает хорнбаруна и другие опасности позади и по бокам, а руинник мчится через лес.

— Всё, останавливайся, — она хлопает его по плечу. — Оторвались. Удивительно, как тебя вообще поймали? Ну даже если ошибся, то мог бы убежать.

— На самом деле нет, — успокаивает бег Фалетанотис. — Это я сейчас такой быстрый. Лист видерса. Причина. Мы не тренируемся как люди. Среди каренов сома и предрасположенность решает многое. Ты строишь внутри себя крепость. Со временем она всё мощнее. Но у тех, кто пережил уход сомы в раннем возрасте, не найдется достаточно материала для строительства. Меньше защиты. У меня тем более.

Пенси вспоминает, как странно было то, что охотники вышли победителями в той схватке в городе руинников. Против Халиса им, наверное, было бы не устоять. Просто оказывается, что убитые были слишком молоды, и этот мир уже изменил их, сделал их уязвимыми. Вот и Фалетанотису никакие дейд не помогли.

— Если бы я жил среди других, мне стало бы легче, — он замедляет бег и шумно выдыхает: — Добродушное отношение усиливает способности, есть связь с другими — есть жажда к жизни. Нет ее — больше печали. Это беда всех нас.

Пенси сразу вспоминает, как поглощал листья Халис. Наверное, подпитка видерсом не просто давала ему погрузиться в ощущения прошлого, но поддерживала в нем дальнейшую жизнь, заставляла идти дальше. Хотя точно она, конечно, не знает.

— Говори. Куда, — она и не заметила, а Фалетанотис ногами в это время утаптывал снег вокруг. Пенси даже не успевает что-то сделать, как он ставит ее на эту площадку и мягкими толчками начинает раскручивать. Ей остается только кричать:

— Ты с ума сошел? Ты что делаешь? Будто бы я знаю?!

Но еще до того как головокружение прекращается и мир становится на свои места, до того как она заканчивает возмущаться, Пенси понимает: «Да, я знаю». И ее рука — будто по собственной воле — указывает направление.

— Что за бред? — шепчет Пенси.

Она давно примирилась с собственными особенностями. Ладно, когда направление ведет ее домой или к Кейре. Здесь ведь замешаны сильные чувства, а чутье всего лишь обостряет те вещи, которые она уже заметила. Наверное. Она примирилась с тем, что ее тянет к родителям в момент сильнейшего бессилия и внутреннего ужаса. Это ведь естественно — искать защиты у близких. Но как объяснить, что она знает то, о чем никогда не помнила? Как объяснить, что перед глазами на секунду появляется вид белых стен и ярко-синего, набранного из тонких пластин потолка? Что это за видения?

— Пойдем, — тянет ее Фалетанотис.

Пенси отрицательно мотает головой, но руинник подхватывает ее подмышками и двигается таким образом вперед.

— Пойдем. Так надо.

* * *

В этих руинах на первый взгляд нет ничего целого. С трудом угадываются залы, коридоры, входы и окна. О том, что здесь когда-то был достаточно большой дом в типичном стиле каренов, можно догадаться только, если долго рассматривать развалины. И, как назло, они не спешат.

— Дверь… — шепчет Пенси. И тут же находит ее: две высокие ступени и скругленный проем, стены рядом нет. За входом три ступени вниз и широкий зал. У стены осколки и остатки двух статуй, некогда замерших плечом к плечу.

— Отец рассказывал, что так было всегда, — тихо говорит Фалетанотис. — Когда ты становишься взрослым, ты должен создать такое вот изображение, вкладывая частичку своего дейд, тонкую полоску. И пока ты жив и здоров, камень держится. Когда изображение повреждается, это означает…

— Смерть, — продолжает за него Пенси. Но статуи не так волнуют ее, ноги сами идут дальше.

Из большого зала ведут три коридора. Боковые опоясывают весь дом, создавая лабиринт, соединяя комнаты, оплетая центр дома; оканчиваются они выходами в сад. Хотя какой сад может быть в Черном лесу? А прямой и короткий коридор выводит их в такую же полуразрушенную, как и всё здесь, комнату. Но скорее, это комната в комнате: посреди большого помещения стены поменьше, и они-то как раз хорошо сохранились. Пенси идет вперед, под ногами хрустит снег и ветки какого-то растения. Когда-то оно было здесь везде, пока холод и время окончательно не уничтожили его.

— Это лаваска. Она вьется, быстро растет, оплетает всё, что попадается ей на пути, и отпугивает животных. Неприхотлива, не боится холода, ей хватает даже крошек сомы. Защита. Но срок жизни ее ограничен.

— Сколько лет?

— Человеческих? — с сомнением в голосе уточняет Фалетанотис и, дождавшись кивка, отвечает: — Около сто сорока.

— А, ясно, — шепчет Пенси