Книга Дом для Пенси - Анна Лерой

Дом для Пенси

Дерево. 1-1

Огонь. За дверью кольцо из яростного алого пламени — путь закрыт.

Серые клубы дыма в узких коридорах. Чьи-то руки, тянущие ее дальше, вперед.

Черная тень, преграждающая дорогу. Белая тень, падающая на горящие камни.

Женский стон. Резкий рывок.

Обжигающий кирпич укрытия. Ласковые руки, закрывающие глаза. Шепот.

«Пенси, будь хорошей девочкой и подожди».

Далекий крик.

Тишина. Мрак. Ожидание. Страх. Холод, тянущий и жестокий.

Ужас. Опустошение…

Смятые простыни, мокрая ночная рубаха, сброшенная на пол подушка и сердце, гулко бьющееся, рвущееся из груди. Пенси пытается отдышаться. В следующий миг облегчение заполняет ее полностью: от всколоченных волос и расцарапанных рук до ноющего живота и холодных кончиков пальцев ног. Радость, великая и безграничная. Ее смех похож на скрип несмазанных лыж, горло саднит: пересохло. Кошмар ушел, оставив слабость, дрожь и легкую головную боль.

Пенси вытягивается в полный рост и поглаживает себя по животу. Для женского недомогания еще рано, но в этих местах никого не удивляют странные боли. Людоедский перевал — жуткая дыра даже для Черных лесов. Здесь разворачивалось действие множества ужасных, но правдивых историй и страшных сказок. Он действительно полон опасностей: звери, дивности, старые руины, лихие люди, путающий следы Черный лес и тяжелый снег, укрывающий всё своей белой волной… Таких мест немало в родных краях Пенси. Но ничто не сравнится с самим духом перевала, тем, что делает его таким ужасным.

Людоедским его зовут не потому, что дивности, живущие здесь, лакомятся людьми. Этим как раз никого не удивить. Сам перевал пожирает всё человеческое, что есть в путнике, задержавшемся здесь. Охотники кое-как спасаются крепкой выпивкой и долгой и тяжелой работой. Да и то, со временем притупляются чувства, путаются мысли, оголяется нутро, и в тишине и темноте мрачной зимы выползают наружу разные страхи или навязчивые идеи. Или кошмары…

Слезы наворачиваются на глаза от боли и недавно пережитого ужаса. Что же там было, в том сне? Не вспомнить. Пенси поддается внезапному порыву и сворачивается, будто ребенок в утробе, — натянутая болезненная струна начинает ослабевать. Долгие минуты она просто лежит, потом открывает глаза и оглядывается. Стена с окном знакома ей до последнего подтека и трещины — старая побелка и неровная кирпичная кладка.

Она бы предпочла поселиться в деревянном доме из гладких пахучих бревен, с высоким крыльцом и чистыми — медового цвета — полами и стенами. В теплом доме, где пышет жаром очаг, сложенный из белых, заботливо подобранных камней, а перед ним — но так, чтобы не долетали искры — постелена шкура с мягким мехом. Тогда можно греться долгими зимами, вдыхая аромат вишневого дерева и сухих трав, брошенных в очаг, и читать книгу, лежа на полу. Пенси закрывает глаза — и дом как настоящий появляется перед ней.

Но никто в таких домах комнаты не сдает, по крайней мере, не на Людоедском перевале. А купить такой в долине, где сугробы не с рост человека и теплый ветер приносит весну как положено по календарю, невозможно. Зачем такой милый и уютный дом охотнику на дивности? Незачем — убеждает себя Пенси в который раз. Дома в одиночестве быстро дряхлеют, а ей нужно работать.

Глаза постепенно привыкают к полумраку. Ей достаточно тусклого света, который проникает сквозь замерзшие стекла маленького окошка. За ним всё такая же зима: тьма, белый светящийся снег и мрачный глухой лес. Ничего нового… Таким Людоедский перевал был и четырнадцать лет назад, хотя она мало что помнит из того времени.

Лежать в потемках — глупо, а уснуть у нее всё равно не выйдет. Пенси сползает к краю узкой кровати, находит на ощупь сменную одежду и быстро переодевается. Влажная ткань летит брошенная в дальний угол крошечной комнаты. Нужно, конечно, развесить, высушить, но Пенси все еще плохо и холодно. Она старательно укутывается в три свитера и выползает из комнаты вниз — в общий зал ночлежки.

Здесь накурено так, что слезятся глаза. Часы над барной стойкой показывают двадцать минут шестого, и Пенси тратит несколько секунд, чтобы понять, утро сейчас или вечер. Вид за окном в это время года почти всегда одинаковый. Люди — тоже редкость. Но проспать чуть меньше суток она вряд ли могла, поэтому желает доброго утра единственному человеку в помещении.

— Что, опять кошмары? — приглушенно спрашивает сонный хозяин. Он полностью погружен в глубокое кресло и завернут в толстый халат, да так, что только борода наружу и торчит.

— Уже жаловались? — морщится Пенси. Она не помнит, что и как кричит во снах, но соседям по этажу подобное никогда не нравится.

— Нет, в восемнадцатом номере храп стоит такой, что там и крики о пожаре не услышат. А парочка из двадцатого полчаса как закончила праздновать и поползла спать. Их сейчас из громогласа не разбудишь — пали хоть над ухом… Но просто так ты бы в такую рань не встала.

Перед Пенси возникает, как по чудодейству, кружка с молоком.

— Спасибо, — отказываться от угощения она не собирается, сдувает надоедливую пенку в угол кружки и с предвкушением делает первый глоток. Она останавливается у пана Лежича уже не первый год, так что хозяин ночлежки ее предпочтения помнит. И Пенси, довольная своим выбором, каждый раз с удовольствием повторяет: — Вкуснятина! Еще и с медом!

— Для постоянных клиентов ничего не жалко, — улыбается пан Лежич и с чувством выполненного долга возвращается в кресло. — Сколько уже лет мы знакомы?

— Одна я на перевал приходить стала лет шесть назад, — прикидывает в уме Пенси, — а что?

— Да вот гляжу я на тебя — и такая жалость берет, — пан Лежич поджимает губы. — Девка ты справная, несмотря на то что охотница. Ну, за выбор профессии винить тебя нельзя: охотники нашли, выкормили, вырастили. Кем тебе еще быть?

Пенси пожимает плечами. Не говорить же, что она совсем не знает того, что было до приемных родителей. Детство ее прошло в переездах и обучении охотничьей премудрости. Да и так ли важно то прошлое, что когда-то у нее было, если оно только в кошмарах снится? У охотников, которые ее нашли, ей понравилось. К тому же у Пенси отличный нюх и ловкие руки, так что выучиться всем трюкам у приемной семьи было несложно.

— А я