Книга Асфальт и тени - Валерий Казаков

Первым вышел из оцепенения главный милиционер.

— Гол Владленович, вы что творите? По-вашему получается, что это мне пришла в голову мысль обвинить Секретаря национальной стабильности в подготовке военного переворота и поставить, как сейчас выходит, страну перед угрозой гражданской войны? Мы так не договаривались! Я сейчас еду к себе, собираю журна…

— Прекратите истерику, генерал, — медленно вставая, жестко произнес «Ржавый Голик». — У каждой истории есть одно начало, но концы могут быть весьма разные. Не будем паниковать, господа! Президент примет самое мудрое и единственно правильное решение. Безусловно, наш премьер прав, мы обязаны это решение выполнить. Вчера вечером вы все говорили правильно, Евгений Захарович, так давайте не будем паниковать. Установите за Плавским наблюдение, анализируйте его телефонные разговоры, проведите профилактическую работу с наиболее вероятными сторонниками, главное, не допустите контактов с бывшим Охранником. — На минуту он замер, как бы испугавшись последних слов. — Это, пожалуй, самое главное, и выкиньте из головы этот бред про гражданскую войну.

Приглушенно затарахтел телефон. Остап Степанович поспешно схватил трубку в надежде, что безотлагательные государственные дела призовут его куда-нибудь подальше от этих опасных и неблагодарных игр.

— Что?! Когда?! Он один?! Да вы все охренели сегодня! — бросив со злостью трубку, премьер растерянно развел руками. — Плавский поднимается к нам, с ним вооруженные охранники.

— Сейчас возьмет и арестует всех, как заговорщиков… — спокойно произнес директор ФСБ Кузнечиков.

— Язык у вас без костей, — перебил его главный администратор. — Остап Степанович, как нам с Болотовым отсюда выйти, чтобы не встретиться с Иваном Павловичем?

— Вы заварили и вам выйти! Хороши, ничего не скажешь! Вон в ту дверь драпайте. Игнатий! — Премьер обратился к запыхавшемуся человеку, только что вбежавшему в комнату и пытавшемуся что-то доложить. — Да знаем мы, знаем, проводи вот лучше гостей к служебному лифту.

Еще не успела за поспешно ретировавшимися затвориться дверь, как хозяин кабинета принялся инструктировать оставшихся.

— Мы ничего не знаем, сами только сегодня услышали, я вообще вечером телевизор не смотрел. Это Старая площадь все затеяла, пусть туда и едет разбираться. Это политика, а мы — правительство, наше дело — хозяйство…

Большая двустворчатая дверь больно стукнулась створками о прикрепленные к полу фиксаторы. Мрачный, зыркающий из-под насупленных бровей Плавский твердым шагом вошел в кабинет.

— Ну, что попрятались, как тараканы?

— Иван Павлович, что за тон!? — рявкнул для острастки премьер. — Не забывайтесь!

— В вашем курятнике забудешься, как же! Чуть прощелкал — и уже обосрали по самую маковку. Остап Степанович, не рыкайте, меня тоже Бог голосом не обидел. Где этот недоносок болотный? Я ему сейчас в одно место засуну папку с его предложениями по этому гребаному легиону. Ну негодяй! Где он?

— Кто?

— Кто-кто? Не надо делать такие глаза, товарищ председатель правительства, где ваш внутренний министр? Где этот Гапон?

— Иван Павлович, — видя решимость Плавского, намеренно спокойно произнес Чистолицев, протягивая для приветствия руку, — я вас не понимаю. Объясните, что произошло? — И, обернувшись к присутствующим, привычно бросил: — На сегодня всё, все свободны.

— Остап Степанович, я прошу вас оставить Кузнечикова.

— Хорошо, Иван Павлович. Владимир Николаевич, задержитесь!

— Прошу вас как премьер-министра объяснить, что означает вчерашнее выступление министра внутренних дел? И предупреждаю: просто так сковырнуть меня не удастся. За мной люди стоят…

— Иван Павлович, я вас очень хорошо понимаю, и поэтому давайте успокоимся, — суетливо закудахтал Чистолицев. — Присаживайтесь. Вы что будете: чай, кофе?

— Кофэ, — буркнул Плавский.

— Я сам вчера телевизор не смотрел. Утром провел маленькое совещание. Болотов тоже был, но перед вами ушел вместе с Чайбесом. Вкратце мне, конечно, пересказали вчерашнее. Вы только правильно меня поймите, я вынужден буду провести разбирательство с милицейским начальником. Я ему сказал, чтобы он предоставил в мое распоряжение всю доказательную базу и не позднее сегодняшнего обеда. А то, ишь ты, много себе позволяют! А вообще вам лучше бы позвонить президенту, вы его кадр.

— Звонил. Прикрепленный уже третий час талдычит одно и то же: «При первой же возможности соединю». Куда там соединят, может, он уже дуба дал. Вот уберут меня и объявят народу.

— Да бог с вами, Иван Павлович, — истово закрестился премьер.

Плавский, обжигаясь, пил кофе, рассеяно слушал косноязычную речь начальника правительства, и до него постепенно начинал доходить смысл происходящего. Его, Ивана Павловича Плавского, боевого генерала, кинули, развели, как мальчишку, использовали и вышвырнули, как не пришедшегося ко двору. Звуки, наполняющие комнату, исчезли. Беззвучной рыбой шамкал, сверкая металлокерамикой, смешной, заплывший жиром человек, номинально числившийся вторым лицом государства и в совершенстве постигший сложную науку имитатора кипучей государственной деятельности.

В голове у генерала, цепляясь одна за другую, как самописцы, плясали мысли. К кому, а главное — зачем он пришел сюда? Что хотел услышать? Эти пустые и лживые слова? Увидеть потупленные взоры с искорками злорадства?

Внутри кипела злость. Ему вдруг все опостылело. К черту всех! Может, правы были соратники, сегодня ночью убеждавшие его никому не верить, а обратиться к народу, поднять верные войска и закончить весь этот бардак в считанные дни. Но это война! Войну Плавский знал и не любил, тем более в России, здесь испокон веков на одного виноватого приходилось по десятку невинно загубленных. Нестерпимо захотелось бросить все это, послать всех куда подальше, взять удочки и уехать на болото, в Коломну, ловить карасей.

Плавский молча встал и не прощаясь вышел.

12

В Совете национальной стабильности царило истерическое оживление. Старожилы, пережившие не одну реорганизацию, уткнувшись в спасительные бумаги, делали вид, что ничего не замечают и все происходящее их не касается. На бесстрастных лицах читалось: «Я всего лишь придаток моего стола, и все выходящее за его пределы не имеет никакого значения».

Сотрудники, пришедшие с Плавским в шестой подъезд и привыкшие к чугунным воротам на Ильинке, сбивались в постоянно меняющиеся группки, о чем-то шептались, озираясь по сторонам.

Малюта уже в половине седьмого был в приемной начальника с готовым обзором газет. Этот обзор, отличающийся от официального, который разносили по кабинетам ближе к полудню, он готовил сам в нескольких фразах формулируя смысл основных, знаковых материалов. Сегодня газеты были пустыми, только в двух с пометкой «срочно» были напечатаны крошечные информашки о вчерашних излияниях Болотова.

Плавский появился неожиданно из общего коридора. Протянул Скурашу руку и жестом пригласил в кабинет. Лицо Ивана Павловича было напряжено, рябые от оспин скулы ходили ходуном, движения казались резкими, в голосе перекатывались металлические шары.