Книга Асфальт и тени - Валерий Казаков

Скураш, прежде чем подняться в кабинет, заглянул в приемную Плавского.

— Все собрались у Петра Харлампиевича, — отрываясь от телевизора, бодрым голосом сообщил дежуривший отставник. — Ивана Павловича еще нет, он на встрече с президентом Белоруссии.

Евлампова Скураш втайне побаивался и без особой нужды в его кабинет не заглядывал. После любого разговора с боевым заместителем Плавского всегда оставалось опасение, что слова, да и сама тема разговора будут истолкованы им неправильно и обращены не в твою пользу.

Но сегодня он не раздумывая вошел в нелюбимый кабинет. За столом, кроме Петра Харлампиевича, сидели Обрушко, Брахманинов и помощник Секретаря Илья Могуст, высокий молодой человек с незапоминающимся лицом опера.

— Смотрите, в наших рядах прибыло! — всплеснул руками хозяин кабинета. — Не побоялся, пришел, молодец! Садитесь, вместе кумекать будем.

— А я вам что говорил, — протягивая Скурашу руку, произнес Лаврентий Михайлович, — нормальный, наш парень…

— И что нормальный парень обо всем этом думает?

— Думаю, что весь этот бред кем-то халтурно срежиссирован и будет иметь не лучшее для нас продолжение…

— Это ваши догадки или вам что-то известно? — насупился разведчик, привыкший узнавать новости первым.

— Известно мне не больше вашего.

Скураш подошел к стоящей перед столом для совещаний белой пластиковой доске и лежащим здесь же специальным фломастером торопливо начал писать: «Подписан Указ об отстранении Ивана Павловича от всех должностей. Возможен арест. Завтра или в ближайшие дни эту новость озвучит Царь!»

Убедившись, что все сумели разобрать его каракули, Малюта, опасливо покосившись на зашторенное окно, торопливо стер губкой пляшущие строчки.

В кабинете повисло зыбкое молчание, от которого начинают противно ныть зубы, а к глотке подкатывает предательский комок. Именно это состояние так ненавидят и так боятся сильные и решительные мужики, готовые провалиться сквозь землю, пойти на верную гибель, только бы не сидеть в воняющей предательством луже.

Телефонный звонок шарахнул неожиданной очередью, выводя всех из оцепенения, воскрешая надежду, поворачивая к извечному русскому «авось». Евлампов схватил трубку, как утопающий спасительную веревку и, стараясь справиться с волнением, прохрипел:

— Слушаю вас, — и, зажав ладонью микрофон, обрадовано сообщил: — Шеф…

— Включи громкую связь, — перебил его Обрушко, — и скажи ему, что мы здесь.

— Иван Павлович, я не один, у меня в кабинете собрались все наши. Разрешите перевести телефон в режим конференции?

В комнату ворвался раскатистый бас Плавского.

— Что приуныли, голубчики? И с лицами, задумчивыми, как двухпудовые гири, безрадостно вздыхаете над объективной несправедливостью, властвующей в милом сердцу Отечестве? Успокойтесь, это еще не конец, это только начало. Всем по домам, нечего сопли на кулак наматывать. Завтра в семь тридцать все у меня. Все! Никаких возражений! — и телефон пискляво, по-щенячьи затявкал короткими гудками.

— Действительно, что мы киснем? — прорезался молчавший до сих пор пресс-секретарь. — Мы все, включая шефа, знали, что это должно произойти. Месяцем раньше, месяцем позже, какое это имеет значение? Да и черт ее бери, эту Старую площадь, что же мы, еще вполне справные хлопцы, не найдем себе молодки? Петр Харлампиевич, закуска есть? Я сейчас за водочкой сбегаю, у меня уже неделю в холодильнике настаивается…

— Саш, есть и водка и колбаска, — перебил его хозяин, — не надо никуда бежать. Сейчас все здесь соорудим, а то Малюта Максимович нагнал на нас тоски.

Выпивали и закусывали торопливо, старались шутить, но весело не было и, не достигнув волшебной черты, за которой начинается всеобщее единение и согласие, разъехались по домам.

11

— Не надо говорить глупостей. Лучше смотрите, чтобы он чего напоследок не отчебучил. — Премьер ходил из угла в угол по небольшой комнате для совещаний, в которой собрался близкий ему круг людей. — Не наше собачье дело обсуждать волю президента. Наше дело маленькое: будет подписан указ — мы должны обеспечить его выполнение. — Он на минуту замер, как бы прислушиваясь к чему-то, и вдруг с силой хлопнул по полированной поверхности стола. — И обеспечим! На то мы сюда и посажены! Как прошла ночь? — Он обернулся к министру внутренних дел.

— Плавский никому не звонил. Полагаю, он пока ничего и не знает. Ему звонили. Все контакты зафиксированы. Пленки сейчас в распечатке. Заслуживают внимания три звонка, два — от командующих военными округами, а один — из Чечни, от Масхадова…

— Что?! И говорите, ничего интересного? Вот б…! Ко мне этих долбанных генералов! Вы что, дурачка из себя строите — «заслуживает внимания, заслуживает внимания», я ваше внимание сами знаете где видал! Из каких округов звонили?

— Сибирского и Московского.

— Московского?! Да ты не министр, ты придурок! Или с этим горлохватом заодно? Мне докладывали, что это твоя идея, насчет «Белого легиона». Ну, смотри, если столичный округ встанет на сторону Плавского, — это все! Почему мне сразу не сообщил?

— Товарищ премьер-министр, прошу вас, не надо так волноваться! Разговоры были пустые, ни о чем…

— Да вы посмотрите на него! Пустая у тебя башка! Если они сразу после твоей телевизионной хероты кучковаться начали, значит, предварительная договоренность была. Срочно пленки ко мне. А что это КГБ молчит? Не, мужики, если вы мне в карман насрете, я в долгу не останусь. Уж чего-чего, а дури у меня на всех хватит. Так что у вас?

— Считаю, что особенно опасаться нечего, хотя обстановка довольно сложная, здесь я с вами, Остап Степанович, согласен. До сегодняшнего утра наше ведомство к этой операции подключено не было. Я все узнал из телевизора. Мне были звонки, конечно, но они носили характер вопросов. Народ интересовался, что происходит, и спрашивал, как себя вести. В утренних сводках мне сообщили об интенсивном радиообмене некоторых посольств и звонках заместителя Плавского Евлампова десятку бывших сослуживцев, которые сегодня находятся на командных должностях различного уровня.

— Все! Вы меня угробите! — Премьер со стоном повалился в мягкое вращающееся кресло. — Ну неужели нельзя было по-человечески объяснить, что вы там в Барвихе задумали? — вопрос относился к скромно сидящему и что-то записывающему руководителю кремлевской администрации, получившему от Плавского меткое прозвище «Ржавый Голик». — Гол Владленович, я к вам обращаюсь! Что вы там все пишете? Не марайте бумагу, вам и так кассету нашего разговора фэсэошники передадут.

— Остап Степанович, — обводя всех наглым взглядом, как бы нехотя отозвался чиновник, — я точно такой же исполнитель, как и вы. И знаю, поверьте, не больше вашего. Указ пока еще не готов, да и неизвестно, будет ли он вообще.

Немая сцена вышла не хуже, чем у Гоголя. Перед каждым из сановников, облеченных почти неограниченной властью, позволяющей им в считанные минуты всколыхнуть по-прежнему огромную страну, как немое напоминание их истинной цены и полного ничтожества, светились злорадством глаза кремлевского управителя.