Книга Восточная стратегия. Родом из ВДВ - Валентин Бадрак

– Леша, а у тебя осталась дома девушка?

Алексей вздохнул. И Игорь понял, что он думал о том же. И кажется, как и он сам, сомневался в непоколебимости собственных принципов.

– Как бы тебе сказать? Вроде бы и есть. И вроде бы и нет.

– Разве так бывает?

– Бывает… Когда никто никому ничего не обещает. Было неплохо вместе. Забавно. Встречались, проводили вместе время, но не строили стратегических планов. Все осталось, как повестка в армию с открытой датой – можно в любой момент ее заполнить и отправиться служить, а можно упрятать в дальний ящик стола на неопределенный срок.

– А ты хотел бы, чтобы она тебя любила, ждала?

Алексей вздрогнул, затем опять остановился и погрузился в размышления. После глубоко вздохнул.

– Нет, – твердо ответил он. – Сейчас началась новая жизнь, неизвестно, как все повернется у меня и у нее. Так зачем держать друг друга на крючке? Мы так и договорились: разберемся, если дождемся друг друга. А если нет, то без обид.

– А я бы хотел, чтобы у меня была невеста. И мне было бы тепло и спокойно, если бы я знал, что где-то она есть.

– А у тебя не было девушки? – в свою очередь спросил Алексей.

– Была, – почему-то соврал Игорь, даже не понимая, зачем он так поступил. У него в памяти была детская дружба, которую ему самому хотелось считать любовью, думать о ней как о свершившейся, имевшей место любви. – Просто мы много раз переезжали, и все нарушилось.

Игорь хотел пристально, для убедительности взглянуть в глаза товарищу, но мимо воли его глаза несколько раз закрылись и открылись, как бы смахивая с ресниц обман. Алексей ничего не заметил или не обратил внимания. Приостановившись, он на миг перенесся в свое прошлое, в котором, как казалось Игорю, так же как и у него, осталось что-то мутное и неоформленное.

Тут в мойку колесом вкатился старший прапорщик, откровенно поморщившись от резких запахов и пара, к которым они, находясь тут уже около двух часов, давно привыкли. Это был начальник столовой, который слыл знатным вором в училищном королевстве. У бравого представителя «золотого фонда Советской армии», как он с ласковой многозначительностью величал себя, главным достоинством был большой круглый и уже выпуклый живот, придававший ему сходство с беременной женщиной на последних месяцах. Под этим пузырем короткие ножки семенили безобразно, а жирное неприятное лицо с двойным подбородком и сальной бородавкой дополняли редкий портрет десантника – ведь он тоже был частью ВДВ, чем определенно гордился. Создавалось впечатление, что своим непомерным весом массивная складка жира оттягивает нижнюю губу, и оттого рот его всегда оставался слегка приоткрытым.

– Значит, так, дгузья мои, – начальник столовой напустил на себя строгий вид, хотя даже первокурсникам был не страшен, – огугцы соленые чтобы мне в бак не попадали! От них свиньи дохнут.

Затем он изрек многозначительную фразу, приперченную несколькими отборными ругательствами, отчаянно картавя и с особенной комичностью произнося «г» вместо «р». Курсантам даже показалось, что прапорщик делает это намеренно и что он слегка подмигнул, когда говорил о проблемах свинарника. В том смысле, очевидно, что курсанты, поскольку едят или, по меньшей мере, должны есть эти огурцы, являются тварями похуже свиней. «Эх, заехать бы по твоей жирной морде, так, по-простому, по-нашему», – подумал Игорь, старательно кривя рот в резиновой улыбке, которой позавидовал бы американский продавец гамбургеров. Вместо удара он выдал учтивый ответ: «Мы их отдельно собираем, товарищ прапорщик. Очень тщательно проверяем». Игорь показал начальнику маленькую, погнутую временем и шальной рукой кастрюльку и краем глаза заметил, что Алексей при этих словах отвернулся, то ли давясь от смеха, то ли удерживая себя от язвительного замечания. Из предыдущего односложного общения с начальником столовой они уже знали, что любимым словом этого гиганта военной мысли было «тгипер», и поэтому ждали ключевой фразы. И он, предсказуемый в действиях, как беспородный дворовой пес, не обманул курсантских ожиданий:

– Шкафы для посуды буду лично пговегять утгом. Если в шкафах обнагужу тгипер, пеняйте на себя. Доложу Лисицкому. Ясно?

– Так точно!

После этого начальник столовой поспешно выкатился из душной мойки и исчез в сложных лабиринтах главного здания военного училища.

– Интересно, вытянулась бы его жирная морда или нет, если бы мы сказали: «Так вы и есть самая главная свинья, товарищ прапорщик»?

– Мне другое интересно: он свой прибор в бане видит или на ощупь находит?

Но как они ни пытались компенсировать пережитое унижение, после посещения мойки прапорщиком разговор не клеился. И они доделывали свою работу в молчаливой полудреме своих мыслей, метавшихся призрачными тенями над реальностью, раскалывающих на части не до конца сблизившиеся частички сознания каждого из них. Через некоторое время к ним присоединился шумный Осипович, отмывший к тому времени большой обеденный зал. Затихли каскады звуков, издаваемых металлической посудой. Еще через час, после оттирания самой мойки и лестниц на своем этаже, они могли идти спать. Но тут пришел курсант из второго взвода – наряд этот был сборный, по несколько человек с каждого взвода – и сообщил, что их замкомвзвода Паша Качан приглашает всех к столу, если, конечно, работу закончили. Это был неожиданный сюрприз, потому что их-то сержант Иринеев не церемонился и никогда не приглашал никого к столу. Общался из их взвода только со старшиной Корицыным и лишь в нем готов был признавать человека. А этот вот, вроде бы чужой, случайно оказавшийся в роли дежурного по столовой, пригласил и вел себя с ними на равных. Двухметровый здоровяк, блиставший мышцами, казался неуступчивым и злым с виду. На самом деле сержант Качан вполне был терпим и расположен к дружескому общению. Сытный ужин из необъятного противня жаренной на настоящем масле картошки с мясом и луком был до безумия сладок. Картошка издавала сильный, уже позабытый домашний запах, уносила от этих казенных, неприветливых стен в далекую украинскую провинцию, где бабушка виртуозно готовила только что выкопанную молодую картошку одинакового размера, присыпая ее зеленью, кусочками слегка поджаренного сала и сочными ошметками выкормленной в домашних условиях курицы. Но той ночью Игорю казалось, что даже дома он не пробовал столь вкусных деликатесов…

До пяти утра, когда они должны были снова начать работу, оставалось еще добрых два часа, и мнения в отношении места для заслуженного отдыха у Игоря и Алексея неожиданно разделились. Алексея магнитом тянуло в казарму, где было тепло, а скрип кроватной пружины казался не просто уютом, но верхом блаженства натруженного и ноющего тела. Но там пришлось бы расстилать кровать, потом застилать ее в потемках за час до подъема роты, выравнивать одеяло и делать еще множество неприятных мелочей. И наверняка выслушивать впоследствии упреки Иринеева. Суетиться ради большего комфорта на час Игорю совсем не хотелось, тем более что в столовой на трех составленных вместе стульях, под сложенной вдвое списанной скатертью он чувствовал себя вполне сносно. Спокойствие истосковавшейся по одиночеству и размышлениям души и вожделенное желание покурить заметно перетягивали на чаше весов тягу плоти к комфорту. Проводив взглядом с крыльца столовой Арта и Утюга, медленно удаляющихся по обледенелому асфальту тяжелыми, переваливающимися походками очень сытно поевших людей, Игорь порхнул спичкой и с наслаждением задымил. Над училищем коварной колдуньей склонилась ледяная, словно оцепеневшая от холода, до безумия тихая ночь. Перед взором Игоря раскрылся нарисованный мир, застывший в сотне метров на склоне ненавидимого и одновременно любимого курсантами Сучьего парка с тысячами одуряющих легенд. Деревья с насмешливо повисшими темными кудрями замерли, застигнутые врасплох в своем причудливом танце. А раскрашенный, вечно загадочный круг луны казался упрямым, тупо уставившимся на землю немигающим глазом сквозь дымчатую вуаль неба. Совсем как чем-то недовольный сержант со сдвинутыми на лоб бровями. Обледенелые углы зданий, высвеченные пучком направленного света от училищного прожектора, выглядели завернутыми в целлофан. Игорь улыбнулся сам себе, и радостная, томительная нега от внезапного единения с холодной ночью охватила его целиком, приняла в темные, хмурые объятия оцепенения. Ему было приятно поеживаться некоторое время от медленно подступающего мороза, но, как выскочивший из парной заядлый банщик, он знал, что накопленного тепла тела хватит ровно на сигарету. И это – он также знал наверняка – самые приятные и самые шальные мгновения его училищной жизни. Что думал он о жизни и куда стремился теперь? Только то, что когда-нибудь он получит лейтенантские погоны и начнет свой собственный разбег по взлетно-посадочной полосе. Узкой, но зато длинной, почти бесконечной. Он взглянул на свои руки – заскорузлые и сморщенные от дрянной неблагодарной работы и воздействия воды с моющим средством – и опять улыбнулся сам себе. Наряды уже давно не давались ему тяжело, как и все остальное – сама учеба, караульная служба, кроссы, вечные уборки… Теперь, после почти полутора лет новой жизни, бесконечного недосыпа, долгих переходов в лесные лагеря и обратно, караулов, он незаметно привык к непосильной работе, ему стало все равно, чем заниматься. Все получалось порой неблестяще, но и не хуже, чем у других. Как когда-то в школе. Но тогда он не знал, зачем ему необходимо учить то или иное правило. Тут же все носило прикладной, вполне утилитарный характер, многое было написано кровью, тысячи раз выверено самой жизнью. Все, что они реально изучали, уже само по себе стояло в двух шагах от смерти, о которой им постоянно напоминали. И ему в глубине души были приятны эти напоминания и личная причастность к чему-то явно нешуточному, почитаемому и имеющему грозные контуры. Ох, как хотелось ему поскорее закончить учебу и отправиться в стонущий и рвущийся Афганистан – место, где он точно мог бы себя проявить. Мысли о славе, о героическом поступке приходили так же часто, как и в забытые школьные времена. В те секунды, когда Игорь думал о предстоящем великом деле, в его глазах многие глупые и ненужные усилия приобретали совершенно иной, оправданный смысл, а себя он ощущал потомком отважных викингов. С каждым днем Игорь чувствовал, что независимо от полученных знаний и усвоенных навыков он становится способным на еще большее, даже на такое, что когда-то казалось недопустимым и страшным. И это тоже ему нравилось, потому что он уже точно знал: выпускника РВДУ от первокурсника, в принципе, отличает не сумма сногсшибательных знаний, а какая-то отдающая степной дикостью и варварством «способность на все». Это знание, уловленное в паузах между простыми фразами курсантов старших курсов, офицеров и преподавателей, вполне позволяло Игорю уже сейчас мыслями переноситься в пространство своих мечтаний, где он представал гордым генералом, боевым командиром, умеющим вести войну, рассчитывать силы, панорамно видеть обстановку всего театра военных действий, предвидеть все, что будет совершать. Не конкретные действия и приказы, но форму их принятия и осуществления – жесткую, бескомпромиссную и безжалостную. Вот что отличает профессионалов, каким он стремился стать! Таким, чтобы отцу было приятно на него посмотреть и оценить весь уровень славы одним только взглядом на карту пройденных им опасных военных маршрутов. Чтобы ордена на его груди говорили сами за себя. Чтобы немыслимый, сказочный почет явился логическим продолжением его деятельности, непреклонных решений, направленных на великие победы. Он не знал, кого он должен будет побеждать, не представлял, кому именно необходимы будут его выдающиеся военные достижения. Но он хорошо видел свое предполагаемое место, место решительного полководца и удачливого командира. Вот о чем мечтал этот молчаливый вчерашний школьник, ничего не ведающий о наслаждениях. Непроизвольная конвульсия тела, содрогнувшегося от холода, вырвала Игоря из плена размышлений, которые всякий раз непроизвольно уводили его к любимому образу маршала Жукова. Он быстрым шагом вошел в столовую, закрыл дверь на щеколду и уже через минуту устроился на жестких стульях, ничуть не жалея о койке. В самом деле, после такой работы условия отдыха становятся абсолютно не важными. Но, к своему удивлению, он не смог уснуть тотчас, как рассчитывал. Разные мысли кружились в голове, сталкивались друг с другом, вызывая болезненный скрежет, оставляя неизгладимый след беспробудной, невыразимой тоски, не позволяющей уснуть. Наконец в полудреме Игорь нащупал нить, ведущую из лабиринта его тревоги. Он вспомнил довольно странный и вместе с тем знаковый разговор с Алексеем на первом курсе во время первого увольнения в город.