Книга Реквием - Грэм Джойс

— Короче говоря, — продолжала Рейчел, — я должна сказать вам, что такое бывает. Я, конечно, не хотела этому верить. Я не могла поверить. Я и представить себе не могла половины тех эксцентрических извращений, которые я описывала, — я о них даже никогда не слышала. Но когда Тоби доказала мне, что это действительно исходило из темных глубин моего подсознания, мне стало легче. Вот и все, что я хотела сказать вам, Том. Больше я не могу задерживаться, мне надо возвращаться к мужу и детям. Тоби попросила меня рассказать вам эту мою историю, и потому я пришла. Поговорите с Тоби, она замечательный целитель. Не без странностей, но целитель редкостный. — Рейчел встала и протянула Тому руку. — Желаю вам всего хорошего.

Том вяло пожал руку Рейчел, не говоря ни слова. Поколебавшись, Рейчел ласково погладила его по плечу.

— Счастливо! — произнесла она. — Я скажу Тоби, что ухожу. Она не захочет, чтобы вы сидели тут в одиночестве.

Рейчел вышла. Том остался один в сокрушительной тишине. Слова Тоби отдавались эхом в его мозгу. Ужасная правда резала глаза, как направленный прямо на него луч прожектора, и жгла его, как негашеная известь.

Дверь, хлопнувшая в коридоре, вернула его к действительности. Он вскочил и передвинул стоявший у стены буфет к дверям, установив его наклонно и уперев нижний угол в пол.

Он забаррикадировался.

51

Вернувшись домой, Шерон обнаружила сообщение на автоответчике. Прежде чем выслушать его, она открыла холодильник, вытащила бутылку «Маккаби», откупорила и задом захлопнула дверцу. Она сбежала из реабилитационного центра, как только увидела, что пришел Том. Сейчас она была не в силах говорить с ним.

Это был ужасный день. Почти всю ночь она проплакала, чувствовала себя выдохшейся и не способной оказать реальную помощь кому-либо из пациенток. Тоби была раздражена, а все их стационарные пациентки находились в состоянии предменструального синдрома. Она никогда не могла понять, как это женщинам, объединенным совместным пребыванием в каком-либо заведении, удается синхронизировать свои менструальные циклы, но она наблюдала этот феномен и в колледже, и в кибуце, и вот теперь в реабилитационном центре. Это было противоестественно.

Шерон бухнулась в кресло. После того как она взвалила на Тома всю тяжесть своих признаний, ей придется поговорить с ним. Излив ему душу, она сразу же почувствовала, что совершила ошибку. Внутренне она была по-прежнему зажата. Что же до него, то она была готова к самым разным реакциям, но не к ошеломленному молчанию, наступившему вслед за ее признанием. Том просто-напросто окаменел.

После работы она зашла к Ахмеду и рассказала ему всю свою исповедь еще раз. Ахмед пребывал в странном расположении духа. Он молча возлежал на подушках, кивал бритой головой и внимал пересказу всего того, что Шерон наговорила ночью Тому.

Когда она выговорилась и замолчала, Ахмед сказал:

— Я вижу, ты страдала так же, как и я.

— А как ты страдал?

— Так же, как и ты. Мы с тобой одинаковы. Нас преследует один и тот же рок: мы симпатичны тому, кого любим. Это сущая пытка, когда ты симпатичен, вместо того чтобы быть любимым. Было бы легче, если бы тебя ненавидели.

Она посмотрела в светлые, подернутые влагой глаза Ахмеда и поняла, о чем речь.

— Ох, Ахмед, не говори так.

— Но это правда. Это всегда так было. Она поднялась на ноги:

— Прости, Ахмед, но я лучше пойду. Это уже слишком. Я не выдержу всего этого.

— Видишь, как быстро человек убегает от любви? От твоей и от моей.

— Прости.

— Если он скажет тебе «прости», ты поймешь, какую боль это может причинить.

Ахмед не поднялся, чтобы проводить ее. Она чуть ли не бегом проскочила арабский квартал и полчаса просидела в автомобиле, прежде чем включить двигатель и отправиться домой.

Автоответчик продолжал подмигивать ей. Она отставила пиво, поднялась и нажала кнопку.

— Привет, Шерон, это Тоби. Будь так добра, приходи сюда как можно скорее. Твой Том в «белом тумане».

52

Барабанить в дверь перестали. Голоса, взывавшие к нему, замолкли. Приперев дверь буфетом, он укрепил баррикаду стульями и столиками с пластиковыми столешницами, так что осаждавшие уже ни за что не могли пробиться в дверь.

Она тихо села у стены рядом с ним. Он не видел, как она вошла. Она подогнула под себя одну из своих стройных ног, и Тому было видно, что под белым полотняным платьем на ней ничего нет. Она была покрыта потом. Белая ткань прилипла к бутонам ее сосков и обрисовывала изгибы бедер. Под подолом платья его взгляду открывалась благоухающая розовая плоть и подбритые рыжие волоски. Это была Келли Макговерн. Келли из его класса.

Губы ее были разочарованно надуты.

— Почему ты не любил меня?

— Келли? Как ты сюда попала?

— Почему ты не позволил мне любить тебя?

— Келли, прости меня, прости.

— Не за что мне тебя прощать. Ведь ничего не было, ничего так и не произошло. Все это случилось лишь в твоем воспаленном воображении. Фантазии школьного учителя. Я хотела этого, но ты не решился. В тот день в кладовой. Сама наша человеческая природа свела нас тогда, но ты лишь поцеловал мою руку и выпроводил меня.

Ее окутывал какой-то странный зеленоватый свет.

— Иногда я думаю, — сказал Том, — иногда я думаю, что это был даже худший грех — прогнать тебя. Может быть, с того момента вся эта свистопляска и началась.

— А во время этих встреч в парке по воскресеньям? Ты ни разу и пальцем ко мне не притронулся. Ты понимаешь, что ты делал? Ты пригвоздил себя к кресту собственного вожделения. Ты посадил себя на кол своих фантазий. Ты даже сам поверил в них. Тебе непременно надо было наказать себя за то, чего ты не делал.

— Она понимала, что я хочу тебя, и это убило ее.

— Нет, неправда. Ты все это выдумал.

Она коснулась его руки. Его обожгло холодным огнем; запах ее пота пугал его.

— Я старалась рассказать тебе, что случилось, — сказала она. — А ты все время убегал от меня. Я хотела рассказать тебе. Мне надо, чтобы ты знал.

Он пытался заговорить, попросить ее оставить его, уйти, но язык у него присох к нёбу. Слова никак не складывались. Она прислонилась к нему, промокшее от пота платье соскользнуло с плеча, обнажив маленькую грудь. На левой груди была вытатуирована алая кровоточащая роза. Он протянул руку, чтобы прикоснуться к татуировке, но вместо этого в его руке оказалась живая роза. Острый шип уколол его палец, и выступили три крошечные бусинки крови.

Он инстинктивно лизнул эти капельки. Она поцеловала его, ее язык был у него во рту. Он закрыл глаза. Он знал, что она говорила правду. В тот день ничего не произошло. Он выгнал ее, хотя желал ее даже больше самой жизни. Все так и было. Теперь он отдался поцелую.