Книга Кругами рая - Николай Крыщук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я собиралась.
– Ах, собиралась! Может быть, ты мне хотела рассказать, для кого ты в тот день купила цветы?
– Ну что ты ругаешься? Когда мы увидимся?
– Сейчас!
– Вот и замечательно!
Видение Тани исчезло. Разочарованный, Алексей сделал еще несколько вдохов из кальяна. Он вспотел, голова кружилась, освещение комнаты пульсировало. Но ощущения карнавала не было. Алексей положил деньги на столик и вышел.
Беременное утро откинуло его к стене. Птиц слышно не было, как будто их не было вовсе. Птицы бы его успокоили. Он сказал бы им: «Привет, птицы!», как говорил, когда работал вожатым в лагере, всегда влюбленным в него, но еще больше предательски влюбленным друг в друга подопечным.
Сейчас из подопечных у него осталась одна ящерка, которую надо было кормить.
Алексей зажмурился, закрыл ладонями уши и со стороны выглядел, вероятно, уморительно. Или, напротив, бедственно. Рыданье бывает похоже на хохот, и наоборот.
Белобрысый, будто отмытый хлоркой парень в бейсболке остановился около него:
– Вам плохо?
Алексей отнял ладони, открыл глаза и улыбнулся:
– Мне хорошо. Скажите, вы не знаете случайно, чем кормят ящериц?
– Понятно, – сказал парень и пошел дальше по своим утренним делам.
«Он определенно принял меня за сумасшедшего, – решил Алексей. – Это даже как-то льстит».
И вдруг вспомнил: Ксюша. Ксюша уже проснулась?ГМ И ТАНЯ БОЛТАЮТ О ТОМ, О СЕМ, О БОГЕ И ЧЕРТЕ И ПЬЮТ ИЗ ФЛЯЖКИ КОНЬЯК, ЧТОБЫ ЗАГРУНТОВАТЬ ГОЛОС ПЕРЕД ВЫСТУПЛЕНИЕМ НА РАДИО
Григорий Михайлович и Таня сидели в аллее, недалеко от Никольского собора. Здесь трамваи с индустриальным скрежетом закладывали виражи, понуждая лениво взлетать жирных голубей. Машины именно на этом повороте пытались нагнать упущенное время и подавали сигналы, в которых слышалась истерика. Кроны лип источали при этом чайный запах, молодые отцы толкали детские коляски, уткнувшись в книгу. Вот-вот снова должны были прозвенеть колокола. На скамейке у туалета вырастали небритые люди.
Только коренные горожане могли чувствовать себя уютно в такой противоречивой обстановке, не замечая, что им то и дело приходится кричать. До каждого доносились лишь обрывки речи.
– Да, Лао-цзы, представьте, мечтал прожить незаметную, безымянную жизнь, – кричал ГМ. – А мне с годами китайцы почему-то понятнее и ближе, чем Блок.
– Не поверю, что романтика совсем не задела вас. Так не бывает, – долетело в ответ.
Таня была сегодня в сиреневой прохладной блузе с немыслимыми кружевами на груди. Курила, хмыкала, хохотала, поводя в дыму своим пушкинским носом. Этот умный разговор явно был только надбавкой к неизвестно по какой причине творящемуся в ней празднику. Тем не менее, к репликам Таня относилась внимательно.
– Знаете, в одном философском словаре я прочитал удивительную фразу. Запомнил наизусть. У меня ужасная, совершенно неразборчивая память, – кричал профессор.
– «Феномен романтики исчезает, если подойти к нему с точки зрения естествознания». Звучит, конечно, по-школьному и немного глуповато. Но должен признаться, что в детстве я читал много научно-популярных книг. Вы очень много курите, – прибавил он неожиданно.
– Ха! Папа мне все время говорил то же самое. И сам при этом много курил. И вы много курите. Что будем делать?
– Валим в Штаты! – весело ответил ГМ. – Говорят, там это быстро проходит. А здесь черти на каждом углу показывают свой нос… Не успеешь до трех сосчитать.
– Вы верите в черта?
– Да вы уж меня давеча спрашивали.
– Давеча. Смешное слово. Ну а все-таки?
– Зло всегда конкретно. Сейчас отделится, допустим, от той скамейки какой-нибудь троглодит и молча даст мне в глаз. Так что же, за его спиной черта, что ли, искать? Просто утро у него выдалось гремучее и ни у кого из сотрапезников нет денег. Вот дьявол!
Они оба расхохотались.
– Аза это нас и в Америке не тронут. – Таня достала из сумки целлофановый пакетик с фляжкой. – По глоточку ведь можем?
– Перед радио? – засомневался ГМ. – А там дышать на них.
– У них это называется «загрунтовать голос». Процедура почти обязательная. По глоточку, – с детской просительностью прибавила Таня, уже разламывая на дольки мандарин. – За это утро!
Глоток коньяка был кстати, судя по тому, что сразу придал всему волшебное ускорение.
– Недаром черти выходят всегда слишком театральными и фиглярствующими, – плавно, как ему казалось, продолжил ГМ, незаметно перескочив эпизод с выпивкой. – Вот хоть в бреду Ивана Карамазова. В их многозначительности надутость не уверенного в себе начальника.
– Вспомнила, вспомнила! – вскрикнула Таня. – Вчера мы говорили, что если нет дьявола, значит, и Бога нет. Что же мы – сами по себе?
– Про Бога это вы сказали, – поправил ее профессор.
– А вот сами ли мы по себе или что-то нас ведет? Это объяснить невозможно, но я всегда верил, что ведет. Какое-то в человеке есть устройство. Говорят, совесть, любовь, талант, интуиция, воображение… Я так думаю, что все вместе и еще что-то. Одни считают, что это локатор, который получает сигналы откуда-то из космоса, что ли, другие, что самопродуцирующий аппарат. Тогда все равно, правда, остается вопрос: кто в нас его вставил? Но если аппарат этот правильно настроен, то человек спокойно может доверять и своим фантазиям, и своим чувствам, и своему рассудку – аппарат не должен обмануть. В природе же соединены каким-то образом необходимость и красота, обмана в ней нет.
– Тогда так и так получается, что вы верите в Бога.
– Заметьте, это вы сказали.
Они оба чувствовали, что разговор выходит скорее легкий, чем философский, и аппарат правильно подсказал глотнуть им по рюмке коньяка.
– Ну хорошо, Бога не трогаем, в черта не верите. А в кого верите? В Пушкина верите?
Вдумывалась ли Таня во что-нибудь из того, о чем они говорили? Судя по этому неожиданному перелету к Пушкину, вряд ли. С другой стороны, момент рождения смысла, как известно, неуловим. Во всяком случае, Таня была тем прекрасным условием, которое провоцировало в ГМ желание свободного, то есть безответственного высказывания.
Тане требовалось приключение, она слегка влюбилась в него, это как пить дать. И ему было с ней приятно и хорошо, и льстило, хотя он не желал себе в этом признаться, внимание молодой женщины. А приключению только и нужен для начала обмен остроумными репликами. Профессору хотелось говорить сейчас что-то такое, не то чтобы совсем несуразное, но что иногда хочется сказать, да компании для этого попадаются все неподходящие.
– Пушкин… Что ж Пушкин? Всегда Пушкин, – начал он намеренно ворчливо, между тем как в нем была уже почти готова история. И компания на этот раз подходила.
