Книга Когда мы встретимся - Ребекка Стед

— Горячий шоколад!

Игра захватывает: не думаешь ни о чем, кроме очередного слова, и мама тоже ни о чем другом не думает.

Первая семерка слов кончается, и у нас даже остается пять секунд.

— Здорово у тебя получается! — говорит мама.

Я улыбаюсь:

— Ты выиграешь, точно тебе говорю.

— Не обольщайся, — предостерегает она. — Это всего лишь блиц. А блиц — это еще цветочки.

Легко сказать — не обольщайся. По правде говоря, у нас на холодильнике, под магнитиком, который мама прихватила с работы, уже целый список того, на что потратить выигрыш:

Поездка в Китай

Хороший фотоаппарат (для поездки в Китай)

Ковролин в комнату Миранды

Новый телевизор

А в самом низу Ричард приписал «Парусная шлюпка», хотя непонятно, где мы будем ее пришвартовывать.

Но это официальный список. А у нас с Ричардом есть еще тайный план, на что потратить деньги, если мама их выиграет.

То, о чем забывают

В день, когда Сэла ударили — тогда, в октябре, — Луиза после ужина пришла к нам, и они с мамой закрылись в спальне и устроили совещание. Они решили, что Сэлу необходим день психологической разгрузки, то есть что ему можно не идти в школу и с утра до вечера валяться перед телевизором.

Так что на следующий день я возвращалась из школы одна. По дороге я все время мысленно разговаривала сама с собой, чтобы по уши увлечься беседой к тому моменту, как я поравняюсь с человеком, который смеется. И только почти у самого гаража я почувствовала, что за мной кто-то идет. Я оглянулась и увидела парня, который ударил Сэла. Между нами оставалось не больше двух шагов. На нем была та же зеленая армейская куртка, что и накануне.

Я почувствовала, что впадаю в панику. Я всегда знаю, когда я впадаю в панику: у меня начинает пощипывать шею, а коленки мелко-мелко дрожат. И, не успев сообразить, что я делаю, я развернулась:

— Извини, пожалуйста, ты случайно не знаешь, который час?

Голос мой прозвучал почти нормально. Это хорошо.

— Сейчас гляну. — Он обернулся к Бродвею; можно было подумать, что там прямо в воздухе маячат гигантские часы. — Три часа шестнадцать минут.

Я кивнула, как будто тоже прекрасно видела эти незримые часы.

— Спасибо.

Судя по его лицу, он вовсе не собирался меня бить, но сердце у меня все равно колотилось.

— Видишь вон ту высотку? Вчера солнце начало заходить за нее в три двенадцать. Сейчас оно уже наполовину закрыто. — Он взглянул на меня. — К тому же это было вчера, а сейчас октябрь и дни становятся короче.

Я уставилась на него. Он опустил глаза и посмотрел на свою руку, в которой был зажат ключ. Вторую руку он сунул в карман штанов.

— А часов у меня нет, — сказал он.

— А, — сказала я. — У меня тоже.

Он кивнул, и я совсем перестала бояться. Зато мне стало стыдно. «Посмотри на себя, — возмутился мозг, — посмотри, как ты мило болтаешь с человеком, который ударил Сэла!» Мой мозг имеет привычку так со мной разговаривать.

— Мне пора, — сказала я и запретила себе оглядываться, пока не дойду до угла. А когда на углу я оглянулась, парня, который ударил Сэла, уже не было видно — должно быть, вошел в железную, с вмятинами, дверь возле гаража. Тогда-то я и сообразила, что он живет в квартире прямо над гаражом — в той, где на пожарной лестнице засохшие цветы в горшках, а окна занавешены простынями.

Я напрочь забыла о человеке, который смеется. Его ноги торчали из-под почтового ящика, и я прошла мимо на цыпочках, чтобы его не разбудить.

Вместе и врозь

После того как Сэла ударили, он начал играть в баскетбол в аллейке за домом. Окно нашей гостиной выходит как раз на эту аллейку, и каждый день, примерно с полчетвертого до пяти, я слышала стук мяча. Там было ржавое кольцо без сетки, и когда мяч в него попадал, раздавался особый клацающий звук.

Квартира у Сэла и Луизы почти такая же, как наша. У нас одинаковые прямоугольные спальни, одинаковые светильники в прихожей, которые надо дергать за шнурок, одинаковые кухни странной формы, и плиты тоже одинаковые, обе с характером, их плита расположена прямо под нашей.

Но есть и различия. У них в кухне линолеум в оранжево-желтую клетку, а у нас белый с золотистыми кляксами, и еще у Сэла в спальне кровать стоит не как моя, а у другой стенки. Зато в ванной у нас пол одинаковый — белые шестиугольные плитки. Если долго на них смотреть, то в этих шестиугольниках можно увидеть все что угодно: полоски, стрелочки, даже цветы, и все они как бы перетекают друг в друга. Это из тех вещей, которые невозможно объяснить другому человеку, нечего и пытаться; но однажды, когда мы были маленькие, я все-таки рассказала Сэлу, и мы пошли к ним в ванную и стали смотреть на пол вместе. Сэл и Миранда, Миранда и Сэл.

* * *

Сэл все больше и больше играл в баскетбол и все меньше и меньше разговаривал со мной. Я четыреста раз спросила, все ли у него в порядке, не злится ли он на меня и что случилось, и триста девяносто девять раз услышала в ответ «да», «нет» и «ничего». На четырехсотый раз, стоя в нашем подъезде и уставившись себе под ноги, он ответил, что пока что не хочет вместе обедать и ходить из школы.

— Ты вообще-то хочешь со мной дружить? — спросила я.

По-прежнему глядя на свои ноги, он сказал, что пока, наверное, нет, не очень.

Пожалуй, мне повезло, что это случилось в ту самую неделю, когда Джулия вздумала за что-то наказать Аннемари.

Девчонки в школе обижали друг друга все эти годы, просто раньше, пока мы с Сэлом были вместе, я их почти не замечала, а теперь волей-неволей стала приглядываться. Я наблюдала, как они обмениваются лучшими друзьями, объявляют войны, плачут, обмениваются обратно, заключают союзы, притворно визжат и хватают друг дружку за руки, изображая восторг или испуг, и так далее и тому подобное. Я видела, кто из них мучает Алису Эванс, которая стеснялась сказать, что ей нужно выйти, — это в шестом-то классе! — и терпела до последнего. Эти девчонки ждали, пока Алисе станет совсем уже невмоготу, и, видя, что она переминается с ноги на ногу, начинали лезть к ней с вопросами. «Алиса, — спрашивали они, — а ты домашку по математике сделала? Помнишь ту задачку — „проверьте результат с помощью умножения“? Как ты ее решала?» И она начинала объяснять, в отчаянии подпрыгивая.