Книга Схождение на да - Александр Альбертович Егоров

мерзлота –

гнётся, скрипя, лопата.

Вечная мерзлота

мамонтами богата.

Ясно, что перегной

даже и не сравнится

с вечною мерзлотой.

Слышь, агроном-тупица,

нечего ждать плода

от неродящей тверди.

Вечная мерзлота –

это синоним смерти.

Окоченелых туш

тыщи. Покой их долог.

Землю хоть сколько рушь –

бивня найдёшь осколок

максимум. Навсегда

мамонтов поглотила

вечная мерзлота,

злая земная сила.

Кстати, пещерных львов

и носорогов тоже.

Сказано много слов,

надо бы подытожить.

Тленные господа,

дамы, ловите фразу:

вечная мерзлота –

смерть и бессмертье сразу.

***

Запах яблок еле-еле уловимый — уловил.

Разлагающихся яблок. Их довольно много тут.

Энтелехия — весною семена в них прорастут,

будет дивным удобреньем эта яблочная гниль.

Жаль, другое дело — тело человека. Обонял

трупный запах. Воскрешенья вонь, бесспорно, не сулит.

Как остерегал умерший замечательный пиит:

«А придёт пора — вдруг станешь смрад и гной». Я стану. Я!

***

Ржавеют во дворе изогнутый турник

и сломанные брусья.

Быть может, не вернусь я

туда, где жить привык.

А девочка несёт лохматого щенка

породы шпиц навстречу.

Я тело искалечил,

душа цела пока.

Единственное, чем действительно горжусь, –

умением, ощерясь,

идти страданье через,

как баламут Иисус.

Неоновых огней мерцание — ТЦ,

панельные дома,

сибирская зима,

догадка о конце.

***

Под снегом трупик снегиря,

его припорошило.

И жил он, в общем-то, не зря,

но всё-таки паршиво.

Недоедал, недопивал

пунцово-серенький овал

с миниатюрным клювом.

И снег сковал, и лёд сковал

в конце концов…

К чему вам

о птичьей горькой знать судьбе?

К тому, что смерть не дремлет.

И вам — скажу прямей — тебе

ещё удобрить землю

самим собой когда-нибудь.

Memento mori. Жуть не жуть,

а надо бы смириться.

Прощай, клубника-птица!

Арейское

Даурские жемчужницы хрустят, как лёд, под сланцами.

Зловонных ржавых водорослей бессмысленная вязь.

Решительно настроены сегодня искупаться мы.

И что, что солнце спряталось и буря поднялась.

Заходим в воду, брызгаясь… Коричневую, мутную.

Нас четверо: две девушки (читинки), я и брат.

Одну зовут Мариною, коль ничего не путаю,

другую — Соней. Встретились примерно час назад.

Глядим, грязедобытчики на самодельном катере

пришвартовались к берегу. Волнуется Арей.

Когда ныряешь — чувствуешь себя в утробе матери.

Выныриваешь — заново рождаешься, ей-ей.

Не надо моря чистого, не надо пляжа белого,

не надо представительниц шаблонной красоты.

Лукавлю я? Нисколечко. Достаточно и этого:

жемчужниц, ржавых водорослей, толстушек из Читы.

***

На берегу костёр.

Мы проверяем сети.

Кто космос распростёр,

заставил звёзды эти

сверкать — нисколько нам

не интересно. Рыбы,

должно быть, килограмм

поймали, и спасибо.

Я окуня беру,

боль чувствую — игольчат.

И пастью, что в жиру,

он тихо-тихо ропщет.

Гребу, довольный, вспять,

кент курит полулёжа.

Нет смысла задавать

вопрос «В чём смысл?» — ни в чём же!

***

Здоровенный комар,

прикожившийся на предплечье,

снова чувствует жар

(так тепла эта кровь человечья,

что способна обжечь

хоботок). Всюду жизнь насекомых.

Не нужны им ни речь,

ни обилие смыслов искомых.

Человек — пустота,

искажённая внутренним миром.

А вот он неспроста

был рождён несмышлёным вампиром.

Мой любимый досуг –

создавать поэтический кокон.

Говорю ему: «Друг,

ты летаешь вдоль глянцевых окон,

поджидая людей,

что оставят открытыми настежь…

Погоди-ка, не пей.

Оторвись. Неподдельное счастье ж

заключается в том,

чтоб практически стать невидимым.

Как бестелый фантом

или взвесь, наречённая дымом».

Здоровенный комар,

прикожившийся на предплечье,

снова чувствует жар,

но укус — это только предтеча,

после — жжение, зуд…

Отойдём от банальных повторов.

Как меня назовут:

стихопряд Александр Егоров

или просто чудак,

растекавшийся мыслью по древу?

Хорошо, если так,

а иначе… В «иначе» не верю.