Книга Схождение на да - Александр Альбертович Егоров

исписанная вдоль

детскими корявыми стихами.

Там и наслаждение, и боль.

Мамой приобретена — спасибо маме.

7. Ручка

Гелиевая, синяя, а на

колпачке царапинки и трещинки.

Изолентой перемотана.

Как люблю держать я эту вещь в руке!

Послесловие

Всё сберегу, растеряю навряд.

Каждый предмет по-особому мил.

Знаю: умру — и они подтвердят

людям грядущего то, что я жил.

Похороны псевдонима

Твёрдый знак, иль ер,

не вмещался в гробик,

под хны-хны химер,

под ритмичность дроби

барабанной — чик,

отломили. Здравствуй,

моё имя! Ник,

умоляю, мёртствуй.

Закопали и

придавили камнем.

Все его стихи

обзываю «Ранним».

«Алекс Миръ» — гвоздём

и кривым, и ржавым

(это микролом,

это мегажало)

нацарапал я, хоть рука дрожала.

Фонарь

О фонарь, соглядатай встреч,

скольких ты освещал прохожих?

Запах тут, как в местах отхожих,

но охота на землю лечь.

Ты — маяк, проводник к мечте.

Как уйти от смертельной кары?

Под тобой целовались пары,

то есть рядышком, в темноте.

«Дорогая», «прости, любимый» –

все слова принимает высь.

Только вонь, словно дух незримый,

говорит им: «Достали! Брысь!»

О фонарь! Разве смысл есть

в том, чтоб нам освещать дорогу?

Просто я не пойму, ей-богу,

как лучи воедино плесть.

Ибо мысль — это тоже луч,

ну а мозг — небольшая лампа

(если б я убежал от штампа,

стих бы был не настолько жгуч).

Расскажи-ка, стальной гигант,

что тебя временами гложет?

Постоянные драки банд?

Или крики детей, быть может?

О фонарь! У меня озноб.

Потому как в подлунном мире,

чтоб сыграть на бессмертной лире,

нужно рано ложиться…

В гроб.

Жуть, с которой жить

Бабу Иру, хоть соседка,

видел я довольно редко

и при этом уважал.

Угощала в урожай

нас, детей, она малиной

золотой, альтернативной…

Бабушку потом сожгли

вместе с хатой недолюди.

Похоронные рубли –

их мотив. Нет жутче жути.

Через годы лишь фундамент

и остался — местным память

волновать. А как-то раз

друг Руслан нашёл запас

продовольствия: варенье,

мёд, тушёнка… Без стесненья

Руся (бедность — не порок)

утащил в своё жилище

столько банок, сколько смог.

Прибежало много нищих.

Баба Ира — фронтовичка,

баба Ира — медсестричка,

раненых латала, да.

И исчезла без следа.

Ныне же её участок

о́бжит заново, к несчастью.

Вышел из тюрьмы Чебан,

человек авторитетный,

ладный дом поставил там,

там конкретно.

В брак вступил (жена моложе

лет на двадцать или больше)

сделал сына, слёг, сыграл

в ящик под вороний грай:

«Ка-рра! Ка-рра! Ка-рра! Ка-рра!»

Кара за игнор пожара.

Место помнит дым и треск

шифера, огонь и воду.

Разве нету чистых мест

в городке? Хватает вроде.

Всё изложенное — было.

Есть и бабушки могила,

и могила Чебана.

Постоянно голодна

смерть. Насытится едва ли.

Только б люди умирали.

И ещё добавлю с болью,

завершив поэмку эту:

Руся, что отрыл подполье,

канул и в Хилок, и в Лету.

***

Кутья –

каша из риса с изюмом.

Изюм –

мумии виноградин,

ягоды, лишённые душ.

Душа –

содержание, наполнение.

Говорят, она никогда не умирает.

Умирать –

знать, что скоро сварят кутью,

а ты и не попробуешь.

Я, между прочим,

люблю это блюдо.

В обычный день его не готовят –

исключительно по тризнам.

Люблю всё исключительное.

Состав

Удивляюсь, расписав

тела нашего состав:

сера, натрий, молибден,

алюминий, углерод,

калий, фосфор, цинк, селен,

магний, олово, азот,

фтор, железо, йод, лантан,

торий, золото, рубидий,

медь, бериллий, хлор, уран…

Где живое, извините?

***

вот и смертью убило цветкова

он отныне в бат-яме не гость

и мне совестно честное слово

то что я не подал ему трость

это было в иркутске на фесте

он напротив сидел как король

с мутнооким кенжеевым вместе

и читал про тумана юдоль

из усталой руки выпал жезл

я не сдвинулся с места был горд

даром что его отзывом грезил

к тому времени уж третий год

жив ещё в моей памяти лирик

а забросит в святые края

на надгробие лирика финик

положу в извинение я

***

Бог курит, пепел на Хилок

роняя равнодушно.

Я — не начало, не итог,

как Он. Да и не нужно…

Я просто здесь, в такой дыре,

стою, любуюсь пеплом,

что Бог роняет на заре –

весенней, жидкой, блеклой.

Ошую — магазин «Садко»,

путь в центр — одесную.

До невозможности легко.

Я есмь. Я существую.

***

Вот перекати-город

(пакет) по шву распорот,

летит, летит, шурша.

Ничейная душа.

Он более не форма

под шмотки, виды корма,

он — содержанье, суть.

И мы когда-нибудь…

***

С. Ф.

Живи у озера, мой друг,

живи вне времени –

чтоб тишина, покой вокруг…

Все этим бредим мы.

Мы — выходцы из деревень,

глуши, провинции –

забыли, что такое день

в покое в принципе.

Мой разговор с небожителем

«А жизнь была?» — «Была, была».

«А смерть?» — «Она ещё наступит».

«А что сейчас?» — «Сейчас дела».

«Дела?» — «Воды толченье в ступе».

Посмертие потом ещё.

Я от бессмертия отплюнусь.

Лишь детство, детство горячо,

тепла разнузданная юность.

А молодость прохладой веет –

всяк чувствует, что он стареет.

С утра до вечера набор

кириллицы на ноутбуке.

И наложить давно бы руки

от экзистенциальной скуки…

Но кто же за меня курсор

водить продолжит по экрану

и тыкать буквы, если вдруг

самоубийцею я стану?

Да разве только ноутбук –

родителей, друзей, Татьяну

оставить в мире не могу.

«Потерпишь, Александр?» — «Угу».

На главный для землян вопрос,

мой собеседник, дай ответ:

«Когда иссякнет этот свет,

тот загорится или нет?»

Молчит, нечёток и белёс.

Блок сформулировал покруче,

пусть ради красного словца:

«Над нами — сумрак неминучий

Иль ясность Божьего лица?»

Молчит.

Гимн вечной мерзлоте

Вечная мерзлота –

нет её непокорней.

Вечная мерзлота

не пропускает корни.

Вечная