Книга Схождение на да - Александр Альбертович Егоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я всеми ими был, пока
не кончился творкризис.
Рад: вялость, мёртвость, тяжесть и
упрямство наконец прошли,
в столбцы переродились.
Назиданьице другу
Совершай променад почаще,
соверши променад по чаще,
где вода вдоль стволов бежит
снизу вверх, будто явь лишилась
гравитации; знай, магнит
в виде центра Земли терпимость
проявляет сугубо к тем,
кто безмозгл, статичен, нем…
Нагулявшись, присядь на грунт.
Одержимый судьбой секунд,
ты захочешь помчаться вон.
Время — деньги, которым здесь
делать нечего. Зря пленён
каждый третий призывом «Грезь
о наживе!»… Короче, Стёп,
протори-ка систему троп.
***
Вся моя одежда,
за исключением пары футболок и рубах,
купленных давно на родительские деньги, –
соткана из букв.
Моя шапка
равняется одной статье,
пуховик — шести статьям,
кофта — трём,
джинсы — четырём.
На джинсах, пожалуй, и остановлюсь.
Питаюсь я опять-таки ими,
буквами.
Всё, что ем –
если меня, конечно, не угощают, –
имеет приятный привкус типографской краски,
хотя мои тексты публикуются в интернете.
Был и неприятный момент –
я сломал зуб
об орешек в конфете
(это «ъ» попался).
Да, журналистика –
работа с сиюминутным, актуальным.
Сегодня материал читают и цитируют,
завтра он обязательно канет в информационную Лету.
Поэзия — работа с вечным,
однако за неё не платят,
во всяком случае, мне.
А ходить в обносках
и жить впроголодь –
как-то не хочется.
С детства
я мечтал зарабатывать умственным трудом,
потому что труда физического мне хватало:
приходишь после школы домой –
дров наколи,
воды натаскай.
Летом мы всегда что-нибудь строили.
Ну и за огородом нужно было ухаживать.
Благо скотину не держали –
а то когда бы я читал?
На здании библиотеки Томского госуниверситета
крупными литерами написано:
«МЫ — БУКВЫ, С НАМИ ТЕКСТ».
Мы — люди, с нами Бог,
но мы и буквы.
По последним подсчётам,
на Земле восемь миллиардов «Я».
У каждого «Я» — своё имя.
Моё имя образуют буквы
«А», «Л», «Е», «К», «С», «Н», «Д», «Р».
Схождение на да
У ба́бра гигантского мучаюсь в лапах
и не обоняю живительный запах
черёмухи-памяти. Лишь изо рта,
точнее из пасти, воняет гниеньем.
Есть фотки, конечно,
но лень им, но лень им
прошедшее строить… Das Ende. Черта.
Покамест висит лепестковая перхоть –
окончу (осталось чуть-чуть) универ хоть,
а после помилует города тигр
меня. При таком-то шикарном раскладе
во имя мечты,
возвращения ради
уйду от придурками созданных игр.
С другой стороны, ностальгия чревата
потерей реальности вне аромата.
Господь, умол-я-я-я-ю, довольно химер!
Растают ли дни, что представлены кроной,
всегда белоснежной,
никак не зелёной?
. . . . . .
Желудок зверюги бурлит по-ангарски.
Сгущаются краски.
До трапезы, значит, мгновенье осталось,
ну, самая малость…
Ура!
***
Цветущая веточка черёмухи,
сорванная и засушенная мной много лет назад,
до сих пор источает характерный запах.
Она лежит в «Воскресении» Льва Толстого.
Уже и дерева,
давшего эту веточку,
нет –
его спилил отец.
Благодаря аромату,
медово-пыльному аромату черёмуховых цветков,
которым не суждено было превратиться в ягоды,
я могу вернуться в ту пору,
когда казалось,
что возможно всё:
разлить по банкам и закупорить зарю,
чтобы алый воздух освещал подполье;
купить на пластмассовую,
покрытую золотой краской,
монетку полмира;
вытащить ведром сома из колодца…
Когда я понял, что не всё возможно,
детство закончилось.
***
Изменить… Не так: любимой с кем-то.
Изменить прошедшей жизни ход.
Вспоминаешь яркие моменты,
и трясёт. Действительно трясёт.
За флешбэком следуют флешбэки –
ассоциативный фейерверк
в голове. О как же человеки
любят рефлексировать! Четверг,
пятница, суббота, воскресенье,
понедельник, вторник и среда.
Изменить бы оное течение,
но ведь не изменишь никогда.
Если говорить серьёзно, выбора
у тебя в далёкий важный день
не было. Ты был иным. В груди дыра
зарастёт. Пока пухан надень,
застегнись без жалости к минувшему,
закури условный «Бонд-компакт»
да проветрись. Лучше, лучше, ну?
Станет лучше. Уверяю. Факт.
Прошлое — вообще галлюцинация,
будущее — тоже, потому
надо настоящим жить стараться. Я
адресату крепко руку жму.
***
Никто не знает, выглядит оно как –
чудовище, живущее на дне
Байкала. Может быть, сороконого,
двадцатишестиглазо. Что ж, вполне.
А может быть, оно — плезиозавр:
на вытянутой шее голова,
и туловище, словно дирижабль,
четыре ласты, хвост… Гласит молва,
что якобы в Шотландии, в Лох-Нессе,
плезиозавра видели не раз.
Его там называют нежно Несси
(плохая рифма — знаю и без вас).
Однажды я стоял в воде байкальской –
искрящейся, зелёной, ледяной –
рассказ о монстре мне казался сказкой,
пока тот монстр не унёс с собой.
Три дня, три ночи, как пророк Иона,
я мучился во чреве… Чьём — вопрос.
Едва ль смогу сказать определённо,
но нет, не кит меня с собой унёс.
Исторгнут был, хотя грозила гибель.
При случае скажу своей семье
о времени-чудовище: «Не видел
его, поскольку я внутри сидел».
***
Паутина на лобовухе.
Я гоню, объезжая выбоины.
И пейзажи, что по бокам,
заштриховываются в духе
старых комиксов. Мы не выдуманы,
ветер волосы треплет нам.
Хмур и тих я, тогда как спутница
улыбается, говоря
про опасность лихой езды.
Только выпрямится — ссутулится,
а фривольный её наряд –
символ девственной чистоты.
Всё дробится. И тут как тут уже –
ливень каплями здоровенными.
Да, машина — хороший зонт.
Небосклон называю «будущим»,
мы туда доберёмся первыми…
Побыстрей бы за горизонт.
Мы — неровные отражения
двух зеркал.
Мы — рабы самого движения,
я сказал.
***
Зябко. Дорога ухабисто-грязная.
Ветви, оттянутые сосульками.
Шишку кедровую лузгаю. Лязгает
старый уазик, «родимая» булькает.
Час-полтора покоряем хребёт
мы — крайне ценных орехов добытчики.
Лязг, да машина заткнётся вот-вот.
Будем внимать только гомону птичьему.
Нет, и прекрасно, во всём кедраче
связи, читай — обязательной привязи…
Забуксовал наш уазик в ключе.
Вывези, вывези, вывези, вывези!
Вывез. Пожалуй, нужна иногда
связь. Увидали худую лису. Лиса
перед прыжком замерла. «Это да –
дед прокричал, — ну рисуется!»
Думаю часто: вот если бы нас
не
