Книга Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина

Он не чужой мужчина, пришедший клиентом в салон, а мой, близкий. И прежде, естественно, я касалась и его волос, и лица. В губы целовала. Сейчас-то что? Широкие плечи, длинная шея, под гладкой и бледной кожей рельефом выделяются тонкие мышцы и крепкие связки, выдавая сухую силу, поджарую. И, будь она проклята, — температура. В Юргене словно заперли стихию огня, и к нему хочется прижиматься, — зачерпнуть тепла и энергии.

Не получало стричь быстро. Наоборот, медленнее, чем нужно. Мне слишком нравилось, слишком много удовольствия приносил процесс. Осмелев, под прикрытием «нужно для дела», я лишний раз расчесывала ему волосы пальцами, а не расческой, наслаждаясь тем, как податливо скользят сквозь них черные пряди. Состригала еще миллиметр, то здесь, то там, осторожно поглядывая — не устал ли сидеть так и терпеть манипуляции.

Я сдула приставшие к шее волоски, а он зябко вздрогнул.

— Кисточки нет. Еще минута, и будешь свободен.

Поцеловать бы его. В шею, в висок, за ухом, а ладони спустить ниже, к ключицам, к грудине, где тонкая ниточка шва. Память о жизненном испытании, шрам, металлические скобы, заново замкнувшие грудную клетку. Почувствовать бы сердцебиение под ладонью.

— Все.

Юрген ушел в ванную, я подмела, протерла полы и вернула стул на место. Сполоснула и убрала инструменты. Сейчас по плану — ужин. Как выйдет, так вместе приготовим макароны с сыром и соусом.

Только мне не хотелось есть. В теле воцарились взволнованность и легкость. А вдоль спины словно кто-то водил пушинкой, из-за чего в груди и в животе подрагивало. Я хотела Юргена. Близости, поцелуев, прикосновений — отдаться ему и почувствовать его. «Прямо сейчас», — откровенно пронеслось в мыслях, как только он вышел в комнату. Полуголый, босой, в летних штанах и полотенцем на шее. Влажные волосы взъерошены от того, что он только что просушивал их, как попало, растирая и взлохмачивая. Безумно привлекательный и желанный.

Почему так? Когда я захотела близости для него, чтобы разгрузить Юргена от переживаний, все получилось просто и без запинки — поцеловала, открыто давая понять, что за этим последует. Ни тени смущения. А как для себя, — стою столбом. Никогда не переживала ничего подобного. Постель — инициатива мужчины. Так складывалось в моей не очень бурной интимной жизни, что завлекали меня. А желание, если и просыпалось, то из-за ласки, от мужского импульса, а не само по себе.

Что делать? Как должна вести себя женщина, если охвачена возбуждением первая? Я даже не понимала, от чего так дышу и так стараюсь унять сердце — от стыда, незнания и неуверенности, или оттого, что не могу оторвать взгляда от движения рук Юргена. Он взялся за нож и перец, по-простому усевшись за кухонную стойку и начав заниматься овощами на соус. А я хотела почувствовать его ладони на себе. Так сильно, что пульс зачастил. Нескромные мысли вытолкать не получилось, отвлечься делом тоже, — он в двух шагах. Близок и соблазнителен.

Можно или нельзя? Что подумает? Откликнется или будет неловко, что я не вовремя, когда ему не особо хочется. Я раздвоилась, слушая один внутренний голос, трусливый и псевдо целомудренный, который зудел: «не лезь, желать самой — стыдно, у тебя душа болит, а ты поддаешься телу и влечению». И другой голос, наглый и требовательный: «подойди, делай все, что хочешь!».

На автомате я доделала то, что начала — достала из холодильника тарелку с сыром, оставила ее на столе. И все. Дальше сменила траекторию и шагнула не к плите, включать конфорку, а к Юргену. Обняла его со спины, обхватив одной рукой поперек плоского живота, а второй стащила с него полотенце, и поцеловала в шею. Слизнула упавшие с волос на плечо капельки.

— Давай отложим ужин, Юрка?..

Юность

Только не это! Вызов застал меня в вагоне монорельса, я готовилась выскочить на следующей остановке и мчаться до хода — старый пивник в переделанной торцевой квартире дома, — как двери заклинило. Пришлось пробиваться через людей к маленьким створкам возле водителя.

— Простите! Извините! — Утренний час пик, народу много, пальто трещало на пуговицах, а сумка застревала между сомкнувшимися позади телами. И приходилось ее через каждый шаг выдергивать. — Тороплюсь! Пропустите!

Солнечное сплетение выжигало от вызова, уходили критические минуты, и никому другому сигнал не перекидывался. Во всяком положении можно застать пограничника, и если у того не оказывалось возможности найти ход, кто терял время по обстоятельствам, вызов исчезал, появляясь адресом в блокноте у следующего. А здесь — нет. Уже десять минут с начала. Дорога, торможение, проблемы с дверью, объявление об открытии выхода в начале вагона, еще и добежать нужно!

Грубо растолкав крайних — крепкого мужчину и объемную, неповоротливую женщину, бросила последние извинения и рванула к пивнику. Крутые бетонные ступени, железная дверь, — схватилась за ручку и кожей почувствовала, как опоздала.

— Нет, так не бывает!

Створка, открываясь, показала нутро заброшенного помещения. Я перешагнула порог. Но не перенеслась. Строчки на листе не поблекли, не исчезли, — не сослуживец перехватил вызов, а именно — некто Лев Лён был на грани, и перешел ее, сделав что-то непоправимое… Секунды назад!

Не знаю, как я это поняла. Ощутила нутром, все тем же эпицентром под ребрами. Да слышал ли кто-то о таких ошибках? И что теперь? Как быть?

Разозлившись, вышла на крыльцо, захлопнула дверь и стала буравить глазами листок блокнота. Лев Лён, Театральная улица, восьмой дом, шестая квартира!

— Я должна к тебе попасть! Должна, не сейчас, а ровно за минуту до твоей грани! Должна, должна, должна…

Зажмурилась, сосредоточилась, вся мысленно собралась в центре собственного тела и крепко зажала блокнот в руке, что даже смяла немного. Распахнула дверь заново и вдруг крикнула внутрь:

— Смолчи!

Эхо толкнулось от стен сразу двух помещений. Пивника и маленькой квартиры. Разомкнув веки я увидела мужчину, застывшего в удивлении и с приоткрытым ртом, который только-только готовился сказать дочери правду, но вдруг парализовано замолчавшего.

Я сморгнула несколько раз, прежде чем два наслоившихся пространства перестали сводить меня с ума, одновременно показывая барную загаженную стойку, пустые железные баклахи и пластиковые стаканчики на полу, и обстановку жилого дома, — с мебелью, ковриком, светлым окном с легкой шторой. Сделав шаг за порог, я все же зашла на вызов.

Ни отец, ни дочь меня не увидели.

— Папа, они такие красивые… — тринадцатилетняя Ани прижимала к груди букетик гвоздик. — Самые-самые красивые цветы на свете. Ты точно никого не видел во дворе, на улице?

— Откуда? Я и из квартиры не выходил, мне же на работу только в два собираться.

Солгал! К счастью, — солгал! Значит услышал мой возглас, и все сработало.

Лев три года назад потерял жену, оставшись с маленькой падчерицей, которую воспитывал с годика и считал ее дочерью, хоть по крови и не был отцом. Девочка знала, что он отчим, и называла его «Папа второй», потому что первый еще приходил по воскресеньям и мало но все же общался с ней. Смерть жены и матери случилась внезапно. Погибла на работе, страшно и глупо — упала, разбив висок об угол заводского станка. Не спиться с горя, не опустить руки помогла необходимость — заботиться о ребенке. Ее поддержать, ее утешить, ей тоже помочь справиться с утратой.