Книга Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина

— Здесь так тихо. Никого нет…

Прошептала я, оглядевшись. В самом начале у ворот сторож дочищал широкий выезд, а других людей не было. Юрген кивнул. Он встал рядом со мной, и мы несколько минут в молчании так и застыли на дорожке. Я смотрела на голубка, думая о сыне. А когда бросила взгляд на Юргена, увидела его беспокойство. Красные пятна на скулах не от мороза, а от волнения выступили ярко и красноречиво, — я эти знаки чувств не спутаю ни с чем и никогда.

— Юр, что с тобой?

Он чуть ко мне развернулся, и не ответил сразу, вскинул руку и стянул со своей шеи шарф.

— Я хочу сделать кое-что… Ирис, родная, если вдруг это тебя обидит, ударь, я пойму. Но… Можешь мне довериться? Закрой глаза, и подожди, пока я не скажу. Хорошо?

Юрген расправил сложенный вчетверо шарф, превратив тот в квадратный платок, а я все равно не понимала, что такого он хочет сделать — с ним и со мной. Для романтического сюрприза здесь не место, и взгляд у него серьезный.

— Закрой глаза, мотылек.

Я послушалась. И через секунду услышала скрип снега под ботинками, он отступил в сугроб, в сторону надгробия Василька, я ощущала его по слуху именно там. Шорох, шелест. Тишина такая, что я различала иногда и глубокий выдох.

— Я понимаю, что это все… не так, как должно было быть в свое время, как по-настоящему. Но представь на минуту…

Я не выдержала и без команды открыла глаза. Миг, другой, и все размылось от подступивших слез. Я вскинула ладони, закрыв себе рот и нос, не сумев сдержать чувств боли от увиденного. Юрген держал на руках спелёнатый маленький кулечек. И держал так, что чувствовалось — внутри не бесформенный смятый снег, а овал «тела», как фасолинка, и округлость «головки». Держал бережно. И очень медленно протянул его мне:

— Хоть на минутку представь… попрощайся. Скажи все, что хотела сказать, не в воздух, не в небо, а вот так…

Я проморгала слезы, но тряску в руках успокоить не могла. Юрген положил мне кулек на ладони и придержал своими, чтобы не выронила от дрожи.

— Я могу отойти подальше, если хочешь. Если нужно.

— Нет, нет… Юрка, не уходи.

Я спешно шагнула к нему, встав почти вплотную. Крошечный «Василек» на руках едва ощущался весом и прохладой сквозь ткань. Но я поверила. Поверила, что в закрытом без личика свертке, в юркином шарфе — с остатками тепла в ткани и запахом любимого человека, — он, мой маленький сын. На минуту, на две, на секунды — не важно. Я прижала его к груди. Переложила руки удобнее, фиксируя самую слабую точку «впадинку шейки», и стала шептать…

Я прощалась, признавалась в любви и в том, что очень тоскую. Просила прощения. Благодарила за то, что он успел побыть со мной несколько месяцев. Говорила, что буду помнить, что никогда не забуду. А когда умру, то возьму его на ручки уже там, где все мы обязательно встретимся.

Юрген был рядом. Гладил тихонечко по плечам, прижимался щекой к моему затылку — голову я склонила, и украдкой целовал волосы. Он сделал невозможное. Он подарил мне последнее, в чем я так нуждалась, залечивая самую последнюю рану сердца. Я тихо плакала и молчала, выговорившись и успокоившись. Было так больно и так счастливо одновременно, что я не различала — от печали плачу или от любви.

— Закрой глаза снова.

Я закрыла. И Юрген его забрал. Отошел от меня. А вместе с со скрипом его шага я услышала и слова:

— Ты наш сын, Василек. Наш, мой и Ирис. Я тебя люблю, мы тебя любим, маленький…

И шелест…

Я разомкнула веки, увидев Юргена у надгробия, присевшего на корточки, чтобы распеленать и вернуть снежное тело ребенка в ямку, из которой он его создал. Положил, сгреб края, похоронив над его настоящей могилой в сугробе. А шелест… я перевела взгляд чуть дальше, заметив поземку ветерка, захватившего верхние легкие снежинки и закрутивший их в своем спиральном движении. Улыбнулась. Помахала сыну рукой.

Юрген тоже заметил ветерок. Обернулся, торопливо:

— Ирис, смотри…

— Вижу.

Шарф я отогрела в ладонях и дыханием. Свернула сама и сама снова накинула на Юргена, обняв его после и прижавшись, сколько было сил на объятие. Он тоже меня обнял:

— Все хорошо, мой мотылек. Все теперь всегда будет хорошо.