Книга Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина

— Ника, а ты помнишь, как мы тогда обе по границе прошли?

— Я? Неа, не помню. Голова гудела!

— А тебе потом было плохо? Думалось всякое, одиноко было или что-то вроде сильной тоски испытывала?

— Нет. А ты такая молодчинка, такая сильная оказалась!

— Это не я молодчинка, а ты, — улыбнулась, — отец тобой гордится. Ты талантливая, Ника, и станешь идеальной наследницей.

— Ну, — немного по взрослому со скепсисом возразила та, — идеальной не стану. Пространства надо чувствовать лучше, а я не очень их различаю. Стараюсь, конечно. Но столько времени, сколько нужно не могу тратить на занятия, потому что есть еще и другие уроки. Противная школа, всякие другие дела.

— А это сложно?

— Что?

— Все. Обучение, знания, все, чем наследники занимаются.

Ника закивала:

— Да.

— А самое-самое трудное, это что для тебя?

— Самое-самое я еще даже не пробовала, только в теории знаю. Пробивать пространства трудно, создавать новые ходы в экстремальных условиях, когда место жилое, а тебе кровь из носа нужен он прямо сейчас. Чувствовать волны времени и вовремя уходить. Из-за того, что не наша область — вообще супер трудно!

— В смысле, «время» не ваша область?

— Да. Папа — наследник пространства, им и занимается.

Я осторожно посмотрела на Нику, заволновавшись — а ей можно вот так выдавать такие новости? Это не тайна? Я завела разговор, не предполагая глубокие расспросы, но ее бесхитростная прямота немного обескуражила. Будет ли преступлением по отношению к ней и Августу, если я воспользуюсь доверием и докопаюсь до чего-то еще?

Аукнулось воспоминанием фраза Юля Верска «Пространство, не поверившее в меня» — это он об Августе. И еще что-то похожее — упоминал об этих трех столпах бытия — время, пространство, материя…

— А у кого «время»?

— Это секрет… но тебе я скажу, Ирис, потому что ты своя. У папы в юности был друг, тоже наследник, и он занимался «временем», а потом из-за какой-то своей глупой идеи шагнул в опасный ход и сгинул навсегда.

— А «материя»?

Я спросила, не особо надеясь, что существуют наследники и на такое, вообще трудно объяснимое в пограничной службе.

— «Четыре месяца» — четыре наследника: Август, Марта, Майя и Юль. Марта и Майя, я их живыми и не застала, они уже тогда, давно, бабушки были, — как раз занимались жизнью и смертью.

— Это как?

Ника прищурилась, мягко отстранила от себя собаку, которая не понимала, почему с ней вдруг перестали играть, и серьезно, учительским тоном объяснила:

— Жизнь и смерть — есть материя.

— Ника, я понимаю, что делает твой папа — ходы, блокноты, тоннели, по которым нас выносит на вызовы без сбоев. Занимается «пространством», да. Но что делают остальные? В чем это выражается?

— Не знаю точно. Не помню, если и был об этом урок. Время вроде как работает ловцом момента. Смысл бежать к ходу и прорываться к человеку, если не поймана эта грань — здесь и сейчас. Пограничник всегда приходит во-вре-мя. Но про материю ничего не скажу. Тут у меня глухо. У папы спроси, как вернется.

Ника вздохнула и сменила тему. Поделилась, как выхаживала собаку, и что это она не дала ее отвести в приют. Рассказала, как ее умотали показаниями, что похититель оказался человеком, про которого никто и никогда не подумал бы плохого. И что часть ее вины есть в том, что так доверчиво попалась на просьбу о помощи. Мол, где-то то ли котенок застрял, то ли щенок, сам не выходит, а залезть — рука большая. А там емкость с горловиной узкая, у баков выбросили.

— Сказал, что подъехал на машине мусор из машины выкинуть, и услышал. А я, дурочка, не всполошилась, что людей нет, бетонный забор мусорку от двора загораживает, и его авто в двух шагах стоит.

— Кошмар. Не могу и представить, что тебе пришлось пережить. Столько времени в плену, в багажнике, в подвале…

— В больнице с психологом разговаривала, теперь уже не кажется таким страшным, отработала травму, как та говорила. Урок на бдительность получила на всю жизнь.

— Его уже осудили?

— Нет. Медики решают — псих или не псих, а полиция дособирает улики и показания. Главное, что он пойман.

Мне захотелось вернуться к теме службы и особенностей наследников, но я не могла сообразить — что же еще можно выяснить у Ники, чтобы уложить в голове общую картину. А девочке явно наскучила не только та тема, но и напрягли воспоминания о похищении. Она стала бойко расспрашивать меня про то, как я живу, чем занимаюсь.

Когда из подъезда вышла мама девочки и подошла, я вспомнила, что ее зовут Айри. Август окликнул ее в тот день в больнице, когда она примчалась к Нике, но познакомиться с ней помешала сама ситуация. Красивая женщина с правильными чертами лица и волосами, пересушенными рыжей хной. Аж царапнуло, жалко стало, что густоту и длинную женщина испортила таким обращением.

— Это Ирис, та самая!

— Нужно было раньше найти вас и сказать «спасибо».

Не самое комфортное положение, когда благодарят и хвалят тебя так много и с такой искренностью. Я не знала — куда уже деть глаза, и неловко заворачивала беседу на взаимную радость знакомства, встречу, и оправдывалась:

— Простите, мне еще столько нужно успеть! Я побегу к старосте!

— Хорошо. Как Август вернется, будем ждать вас на семейный ужин.

Желание

Открыть коробку оказалось страшнее, чем я думала. Можно, как есть, стоя на стуле, дотянуться, приподнять крышку, нащупать чехол с инструментом, и все. Но ведь там — многое. Мои осколочки, память, иная жизнь. Я все же сняла ее полностью, открыла и взглянула на то, что лежит сверху. Листы из дневника. Дата, неровный от тогдашнего волнения почерк, первые слова — неверия и восторга «Я беременна!». На секунду скрало дыхание, но не накатило ни слез, ни приступа удушья, как раньше.

— Можно и не сегодня, — осторожно послышалось от Юргена.

— Сегодня.

На экране светил «живой огонь», стул поставили на самом свободном месте, чтобы не сорить на мебель или постель. Юрген снял футболку и сидел просто так, не укрытый ничем, а стричь его я собиралась на сухую.

— Доверяешь?

— А что, уши можешь отстричь?

— Больше года ножниц в руках не держала.

— Ладно. Аптечка на верхней полке кухонного стеллажа. Если что.

Я включила весь возможный свет — и верхний, и кухонный. Юргена спросила шутя, не испытывая ни сомнений, ни тревоги — я знала, что делать. Руки все прекрасно помнили.

И как же это оказалось приятно — когда Юрген такой послушный, а я трогала его голову, чуть наклоняя в нужную сторону, пропускала пряди сквозь пальцы, разделяла их, расчесывала, тугим щелчком состригала кончики. У него даже линии роста волос были красивыми — что у лба и висков, что у шеи. Несколько раз я задевала пальцами шершавую щеку, чуть потемневшую от небритости, и отчего-то смущалась этого.