Книга Исландия - Александр Иличевский

Когда открывается форточка, звёздные бездны врываются ненадолго в мой мозг. Но они скоро уступают случайным воспоминаниям, среди которых необязательно преобладают болезненные или приятные, сознание удивляет заурядностью воспоминаний, например путь домой после урока музыки, как отчётливо мне помнятся все эти свойские домишки вдоль дороги, с крохотными палисадниками, в иные помещались ещё клетушки курятников, подсобки. И вот наконец я предстаю перед лицом Валерия Андреевича, строгого учителя музыки. Я робел нескончаемо перед ним, поскольку ничегошеньки у меня не получалось, а он совсем не нянчился, и от этого мандраж. Мама его – Софья Тиграновна, подслеповатая старуха, похожая на сову, ласковая и беспомощная, несколько уроков принимала меня за девочку: «Валера, подай барышне пальто, помоги одеться», пока сын её не разуверил.

Глава 20

Голубая верблюдица

Прошла неделя, пока я понял, что силуэт верблюда, который я стал наблюдать чуть ли не каждый рабочий день на горизонте, – это силуэт голубой верблюдицы. Случилось так, что мне удалось подобраться поближе, и я различил невиданно светлую окраску животного, гружённого тюками. Верблюдица не подпускала меня, легко скрываясь за гребнями холмов. Что влекло её к моему месторасположению, сначала было непонятно. Заблудилась ли она? Или таким образом просила о помощи? Чуткая, осторожная, она бродила в этом районе пустыни, не желая двигаться дальше. Что задержало её в нашей окрестности? Может быть, место назначения её исчезло, пока она скрытно шла ночами с Синайского полуострова своими особенными тайными тропами, и теперь она искала своего нового пристанища, но, не доверяя новой обстановке, не решалась выйти к людям? Несколько дней мне не давало покоя её появление. Наконец я обсудил это с Мирьям.

– Даже если ты её настигнешь, она не подпустит тебя вплотную и не даст снять с себя груз.

– Но она явно просит о помощи. Вдруг получилось так, что контрабандисты исчезли, их захватила полиция, покуда она преодолевала свою очередную ходку? И теперь некому её освободить от зловещего груза…

– Если кому и беспокоиться об этом, то не нам. Почему бы не рассказать об этом Фридману?

– А почему бы не рискнуть и первыми не проверить, что за груз она переносит? Вдруг это деньги? Ведь не только товар на ней перебрасывают. Что, если она попала в беду на обратной ходке?

– А она точно гружёная?

– Бинокль не врёт.

На следующее утро я снарядился на работу так, чтобы провести несколько дней в автономном режиме. Простор цветущей пустыни влёк, и время, выпавшее мне в жизни для преследования голубой верблюдицы, казалось самым подходящим. Вечером верблюдица появилась. В бинокль было видно, как она то склоняла голову к земле, то вытягивала шею – не то пытаясь избавиться от груза, притороченного к её горбу, не то призывая меня отправиться в путь. Я направился в её сторону и долго шёл, пока светила луна. Животное держало меня на расстоянии в полкилометра. Когда же я терял верблюдицу из виду и, казалось, сбивался с пути, рано или поздно я высматривал с гребня очередного холма её силуэт и даже различал перестановку ног, движение. Заночевал я в полном изнеможении и равнодушии к тому, обнаружу ли я на следующий день свою цель. Но каково было моё удивление, когда я открыл глаза и увидел неподалёку стоящего на гребне холма верблюда. Мне стало не по себе. Верблюдица явно звала меня за собой, и следовало приготовиться к путешествию. Я понял это и побрёл, куда глядели глаза, потому что животное вскоре исчезло за холмами, оставив меня наедине с природой.

Весна была в разгаре. В ущельях ещё пестрели поляны отцветающих анемонов, маков, крокусы и гиацинты рассыпались среди зелени злаков. Заросли тамариска уже укрылись фиолетовым туманом цветов. Щедрое солнце впитывалось природой и процветало в ней. Весь день я неустанно шагал и смотрел во все глаза, так что к концу дня порядочно устал и рад был привалу. Не успел костёр погаснуть, как я закемарил над гаснущими углями. Меня разбудила огромная красная луна. На её фоне я различил верблюжий силуэт. Он выглядел пугающим предзнаменованием и в то же время подтверждал, что направление пути было выбрано правильно.

Луна проявила силуэты спящих холмов, вдоль горизонта стала видна полоса обрывов, призрачно забрезжили гигантские, широкоплечие склоны Моава. Жалобно застонали шакалы, перекликаясь при выходе на охоту. На их лай отозвались собаки на дальней бедуинской стоянке. Ухнула совсем рядом сова. Луна поднялась выше, просветлела, а пустыня стала голубоватой. Россыпи светлых пятен – это анемоны и тюльпаны, метёлки злаков застыли и сверкали искрами. Лёгкий порыв ветра донёс откуда-то перелив серебряных колокольчиков. Думая о том, что же это может быть, я провалился в сон.

После завтрака я набрал высоту вдоль обрыва ущелья, любуясь открывающимся видом. Внизу, как на макете, предстала несколько готическая котловина. Голубые озёра небесных могил, конусы соборов возвышались над провалами, но их вершины были видны далеко внизу подо мной. Вдали всё пропадало в дымке: простор, красота, голубое, зелёное, жёлтое – пастельные тона, мягкие, тающие.

Несколько дней я обвыкался с новым ландшафтом. В какую сторону идти? Какая разница? Кругом царила пустыня, зелёная от злаков, желтеющая полями горчицы, лиловеющая деревцами тамариска. Звенели в небе жаворонки, кружили орлы, и неподвижно висело солнце. Площадки у источников были покрыты разнообразными следами. Всё население пустыни гуляло здесь ночью. Следы волков, шакалов, круглые кошачьи, особенные следы гиены, мелкие лисьи и множество птичьих, иногда усыпанных перьями, означающими ночную расправу. Теперь к этой россыпи следов добавились и мои.

Вскоре я попал на тропку, протоптанную нубийцами. Я стал подниматься на гребень, замечая, что небо приобрело какой-то неопределённый мутный оттенок. Окружающие горы были видны неясно, словно их окутывал красноватый туман. Южная сторона долины была во мраке. Я почувствовал, что и ветер усиливается, горячий, как дыхание дракона. Так надвигается хамсин, приносящий с собой тучи пыли. Вскоре солнце превратилось в красный диск. А ветер нёс пыль, она запорошивала глаза, хрустела на зубах. Хамсин висел пеленой над долиной. Склоны ущелья были совсем не видны, ближайшие сопки проступали силуэтами. Солнце просвечивало всё тем же мутным пятном.

Я спустился в ущелье. Здесь воздух был чище, поскольку ветер шёл поверху. То и дело дорогу мне пересекали черепахи, агамы провожали медленным поворотом головы. Но временами под ногами пропадала всякая живность. Пустота охватывала со всех сторон. Я спустился в низкие островные горы, где сплошной покров щебёнки без следов растительности необычайно плотный. Щебнистое плато переходило в откосы, а те – в округлые гладкие низкие горы. За ними шла спокойная холмистая равнина: низкие белые бугры, просечённые складчатыми красноватыми известняками. Белый цвет казался мягким. Левее и ниже, на спускавшейся к югу наклонной равнине, среди океана мелкого кустарника я заметил какое-то животное, медленно двигавшееся налево от меня. Расстояние было слишком велико, а мой бинокль слишком слаб, чтобы рассмотреть его в мареве нагретого воздуха. Видно было, что животное крупных размеров. В этой совершенно пустынной и безводной местности не было ни одной бедуинской стоянки, и верблюд вряд ли мог быть домашним, хотя, конечно, он мог оказаться одичалым. Прямо впереди острым конусом высилась гора. Этот массив запирал мне дальнейший путь на запад. Вот почему я начал углубляться в ущелье по дну широкого сухого русла. Велико было моё удивление, когда вдруг я пересёк след автомашины. Это насторожило меня, потому что след автомобиля в пустыне – это чужая рука, протянувшаяся на десятки километров безвестного пути. Может быть, кто-то уже ищет мою верблюдицу, её хозяева?