Книга Родовое влечение - Кэти Летт

– Мужья. – Гарриет пренебрежительно взмахнула рукой. – Женщина может заполучить мужа, когда захочет. Но вот ребенка!.. – Ее лицо, голос, она вся смягчилась. – Сейчас это роскошь. – Гарриет села на кровать и решительно сложила на груди руки. – Сейчас мужчины производят более жалкое впечатление, чем раньше. Они даже не способны на то, для чего предназначены, то есть для производства следующих поколений. – Она замолчала, чтобы отцепить диванную пружину от рукава своего кардигана. – За последние тридцать лет количество сперматозоидов в мужской сперме уменьшилось вдвое…

Мэдди сплела пальцы над своим огромным животом.

– Какое это имеет отношение к цене оплодотворенных яиц?

– Не знаю, говорил ли вам Александр, но когда мне было двадцать пять, я перевязала себе трубы.

– Великий Боже! Зачем?

Гарриет взорвалась:

– От беременной никто не требует перечня разумных причин, по которым она хочет родить ребенка. А с какой стати я должна кому-то объяснять, почему я этого не хочу? Вернее, не хотела, – поправилась она, отбрасывая волосы с лица и поворачиваясь к мадонне с младенцем на противоположной стене. – Это было политическое заявление. Мне не нравилось, как общество относится к матерям. Я не одобряла веками бытовавшего мнения о том, что материнство – это единственный правильный и должный путь для женщины. – Она сердито топнула ногой. – Возьмите язык. Что у нас есть в противовес ярлыку «мать»? Только «брошенная», «одинокая», «старая дева», «деловая женщина». Все эти понятия уничижительные. – Охваченная праведным гневом, она вскочила на ноги. – Почему? Потому что женщина без детей являет собой вызов устоявшемуся порядку – вот почему. – Гарриет шумно втянула в себя воздух и попыталась успокоиться. – Можно выразиться так, что физическое утомление и материальная зависимость не привлекали меня, – заключила она.

– Значит, это необратимо, да?

– Так же необратимо, как наличие детей. Кроме того, надо добавить, – подведенные голубыми тенями глаза трехмерной мадонны следовали за Гарриет, которая мерила шагами комнату, – что мысль о том, что я буду с обожанием вглядываться в уменьшенную копию себя самой, вызывала у меня отвращение. В жизни было столько интересного, и мне хотелось этим заниматься: писать, путешествовать, исправлять мир…

– А сейчас?

– Мэдлин, я понимаю, что вы не очень хорошо знаете меня и что мы смотрим на вещи по-разному, но именно сейчас вы нуждаетесь в помощи. – Гарриет, как слон-отшельник, всегда шла напролом к своей цели. – Вы будете жить у меня.

– Спасибо, Гарриет, но я как-нибудь справлюсь сама.

– У меня большой дом за городом. Уютный, удобный. – Она обвела взглядом облупившуюся, погрызенную мышами мебель. – Это меньшее, что я могу сделать для сестры. – Она сняла со шкафа сумку Мэдди, поставила на кровать и распахнула ее алчную пасть.

Мэдди колебалась. Нельзя не признать, что Гарриет завлекла ее в эмоциональные заросли, но ведь близится Рождество. У нее нет бронзовой бритвы. И ночного горшка. Жизнь загнала ее в убогую гостиницу, каких сотни в округе, где обитают безработные, приехавшие с севера в поисках несуществующей работы. Она ослабела от усталости и недоедания, ее преследует эта проклятая «Ньюз оф зе Уорлд», ей нужно подстричь ногти. Она совершенно одна в Лондоне. Если взглянуть со стороны, то она играет в «Монополию» с Жизнью, и вот сейчас Жизнь заполучила все самое лучшее – Мейфер и Парк-Лейн. Мэдди начала собираться.

Дубовое посмешище

Они переночевали в квартире Гарриет на Ноттинг-Хилл-Гейт, а утром на поезде поехали в Оксфорд. После ухоженного лондонского пригорода началась промзона с автомобильными свалками и мастерскими, стоянками трейлеров и пустошами. Во время поездки Гарриет зашла настолько далеко, что даже ободряюще похлопала Мэдди по коленке. И именно в тот момент, когда Мэдди почувствовала себя особенно разбитой, опустошенной, одинокой. Возможно, Гарриет испытывает к ней симпатию. Кажется, поражение вполне допустимо с точки зрения общества. И сразу на память приходит Дюнкерк, и понимаешь, что то был величайший момент в истории Англии.

Деревенский пейзаж возник за окном совершенно неожиданно. Создавалось впечатление, что эти погруженные в спячку игрушечные городки и пародии на особняки в тюдоровском стиле создал Уолт Дисней. Сельская местность находилась в своей ежегодной стадии стриптиза. Как церковный псалом из куплетов, Англия состояла из множества очаровательных зеленых поместий, а также из заводов, атомных электростанций, автострад и ЛЭП, перешагивавших через водоемы. Каждый клочок английской земли был до предела напичкан удобрениями, которые попадали в реки. Тайна озера Лох-Несс объясняется просто: там плавает одна чертовски огромная дохлая рыбина.

Псевдотюдоровский особняк Гарриет, или «дубовое посмешище», как назвала бы его Джиллиан, – ведь англичанам нравится, когда в названии их поместий есть слово «дуб» и его производные, – располагался в поливаемой дождями долине в Чилтернских холмах. В доме обитало множество других «заблудших овец», которых на время приютила Гарриет. Среди них была безработная порноактриса, писавшая свою автобиографию; отсидевшая срок за наркотики дочь члена парламента от тори; несколько крестников, сбежавших от родителей, запрещавших им заниматься сексом дома; двое или трое несчастных, приходящих в себя после изнасилования; две лесбиянки, ратующие за пересмотр истории, особенно тех эпизодов, где восхваляется мужчина. И еще Мэдди, более традиционный случай: беременная женщина без средств к существованию.

– Мы поселим вас в синей комнате, – объявила Гарриет.

Что это значит, Мэдди поняла ночью, когда ее губы посинели от холода. До самого утра она слышала булькающие звуки и тешила себя надеждой, что это включили отопление. Оказалось же, что это лесбиянки занимались сексом в комнате по соседству.

Холод являлся не единственным фактором, превращавшим жизнь у Гарриет в самое настоящее испытание. Еще были бесконечные лекции о диете и здоровом образе жизни. Гарриет, старший инспектор Полиции беременности, запрещала Мэдди есть мягкий сыр и пить кофе, сидеть на траве, чтобы через почву не заразиться штукой под названием «токсоплазмоз» – эту болезнь переносили крохотные паразиты, обитающие в собачьих фекалиях. У Гарриет же собак не было. А еще она не позволила Мэдди выпить вина на Рождество.

Запрет на алкоголь давался тяжелее всего и превращал вечеринки в пытку. Оставаться трезвой, когда все пьяны в стельку, – это то же самое, что смотреть фильм на чужом языке. В замедленной съемке. Без субтитров. Или в сотый раз слушать один и тот же анекдот и все не понимать и не понимать его сути.

На Новый год Гарриет потащила Мэдди к какому-то мрачному преподавателю из Оксфорда. Этот прием тоже превратился в пытку. Обеденный зал был набит важничавшими профессорами и их унылыми чванливыми женами в вечерних туалетах и галошах. Мужчины были пьяны, как лорды, которыми они надеялись стать. А их дамы наперебой потчевали Мэдди устрашающими и холодящими кровь подробными описаниями собственных родов. Одна-две фразы – и беседа закружилась в вихре, с каждым словом приближаясь к его эпицентру, где Мэдди поджидали такие понятия, как «агония», «швы», а также заявления типа «Вам больше никогда не захочется секса». Но все это было мелочью по сравнению с болью, которую испытала Мэдди, когда приехал Алекс со своей женой Фелисити. Мэдди не переставая кусала губу. Она вежливо улыбалась. И изо всех сил старалась не закричать. Озадаченная хозяйка поинтересовалась, почему молодая женщина, которую привела Гарриет, вдруг принялась сырным ножом кромсать несчастный «рокфор».