Книга Синагога и улица - Хаим Граде

Басшева была так потрясена и одновременно заинтересована, что поднялась со стула, а реб Авром-Аба снова вышел из-за прилавка, чтобы она могла заглянуть в бухгалтерскую книгу. В это время в лавку вошла низенькая полная еврейка и остановилась в растерянности. Она увидела женщину в черном одеянии, в круглой шляпке, которая стояла за прилавком и смотрела в бухгалтерскую книгу как хозяйка. Покупательница не поверила своим глазам: неужели разведенный раввин снова женился? Чтобы показать, что она здесь не чужая, покупательница начала проворно и по-свойски, как из собственного шкафа с продуктами, наполнять разными крупами бумажные пакеты, пересыпая их из плотно набитых полотняных мешочков, стоящих на деревянных подставках. Из стеклянной банки она вытащила деревянной ложкой пару соленых огурцов. Из плетеной корзины вынула связку сушеной рыбы. Отрезала кусок жесткого соленого сыра и понесла все это на весы. И при этом говорила, не закрывая рта. Она поучала лавочника: полки его магазина ломятся от товаров, не сглазить бы, но нет никакого порядка. Свечки, табак, спички и пачки папирос лежат на полке вместе с фаянсом, с молочными продуктами и с буханками хлеба. Ведь табак может высыпаться на продукты, а стекла для керосиновых ламп могут упасть и разбиться. Хорошо же он будет выглядеть, если продукты, которые он продает, будут полны осколками стекла!

— Вы племянница ребе? Или еще более близкая родственница? — бросила старая еврейка странный вопрос женщине, стоящей за прилавком. И, не дожидаясь ответа, продолжила говорить, обращаясь к Басшеве. Она говорила, что каждый может видеть, что клиенты хранят лавку ребе лучше, чем он сам. Ведь ребе постоянно погружен в свои святые книги. Но если порой в лавку вваливается с шумным кряканьем совершенно посторонняя утка, какая-нибудь бестолковая еврейка, то она оставляет после себя помойный ящик. Постоянные покупатели больше не находят товар на месте. А что делает ребе? Ничего. Он сидит за полузакрытыми ставнями посреди бела дня. Так откуда же прохожему знать, что лавка открыта, что в нее можно зайти и что-нибудь купить?

— Всевышний видит даже в темноте. Он вводит за руку покупателя, который должен зайти, — улыбается реб Авром-Аба, стоя посреди лавки, в то время как покупательница сама взвешивает на весах выбранный товар.

Реб Авром-Аба Зеликман всегда доброжелательно, но неохотно, с напряжением разговаривал с чрезмерно преданными клиентками по поводу покупок. На этот раз он едва мог дождаться, пока покупательница наконец уйдет, а он сможет возобновить разговор с матерью своего ученика о том, что, как она может видеть по записи в бухгалтерской книге, он остался должен ее покойному мужу. Поэтому он хочет немедленно выплатить долг. Кроме того, она может брать у него в долг продукты и другие товары.

— Хорошо, я учту этот долг ребе моему мужу. И буду заходить сюда закупаться, — ответила Басшева, от растерянности не сразу сообразив выйти из-за прилавка, чтобы освободить место для хозяина.

5

Басшева стала чаще заходить в лавку Аврома-Абы, покупать продукты и спрашивать, как учится ее сын. Она чувствовала, что этот чужой человек поддерживает ее своей верой и преданностью ее семье. Он давал ей советы, как вести себя с каждым из должников в соответствии с его положением, но убеждал ни в коем случае не делать им подарков. Если должники не хотят платить, то пусть она вызовет их к людям, к раввину. А если и это не поможет, ей позволительно обратиться и в польский суд. В мире должен быть порядок. Реб Авром-Аба хотел также знать больше подробностей о дочери вдовы. Басшева рассказала ему, что дочь начала работать в магазине и гуляет с парнем, образованным по-современному, нерелигиозным. Ее отец не допустил бы этого. Умирая, он заклинал ее выйти замуж за ученого и набожного молодого человека. Лавочник слушал ее, опершись локтями на прилавок, не отрывая глаз от святой книги, и отвечал Басшеве ворчливым, строгим голосом:

— Ничего не говорите вашей дочери. Она все равно не послушает. Вы добьетесь только, что она нарушит заповедь почтения к матери.

Однажды Басшева увидела, каким жестким способен быть ребе ее сына.

Одна хозяйка попросила отпустить ей товар в долг. Реб Авром-Аба отказал, сказав, что прежде она должна заплатить старый долг. Покупательница клялась, что заплатит, но сейчас у нее стесненные обстоятельства. Ее муж и сын не работают. Увидав, что лавочник стоит с каменным лицом и следит за каждым ее движением, чтобы она не взяла ничего вопреки его воле, женщина начала проклинать святош с сердцами разбойников, а выходя из лавки, плюнула:

— Тьфу на вас и на всех святош! Не зря жена развелась с вами!

Но реб Авром-Аба не усмехнулся обиженно, как это сделал бы другой деликатный еврей в такой ситуации. Он сказал самому себе с серьезным и набожным выражением лица, как будто повторяя закон из Талмуда:

— Я знаю, что она может заплатить. Однако, поскольку я соблюдаю заповеди, она думает, что мне не надо платить, потому что я ведь таким образом выполняю заповедь. На самом деле даже преступление — отпускать в долг тому, кто с самого начала не собирался платить.

Однажды в понедельник днем Басшева увидела его стоящим снаружи и прикрепляющим дверь к стене, чтобы она не закрывалась. Сильный ветер тут же опять захлопнул дверь. Тогда реб Авром-Аба снова вышел из лавки и возился с дверью до тех пор, пока не привязал ее веревкой к торчащему из стены крюку. Никогда прежде реб Авром-Аба не заботился о том, чтобы входная дверь его лавки была широко распахнута. Увидев, что Басшеву удивляет его поведение, он объяснил:

— Сегодня понедельник. Это день, в который бедняки ходят собирать милостыню. Дверь для них должна быть широко раскрыта.

Вскоре действительно появились нищие, одетые в тряпье, обутые в разваливающиеся башмаки, с полупарализованными искривленными лицами, с кривыми руками и ногами, похожими на высохшие выкорчеванные пни спиленных деревьев. Нищие молча шли друг за другом. Они входили и выходили, получив несколько грошей от лавочника, подававшего каждому из них. Но один из них, скрюченный и слепой, нащупывающий себе путь палкой, которую держал в правой руке, ощупал пальцами левой руки полученную милостыню и раскричался: ему подают гроши! Что он, какое-то ничтожество? До того как он ослеп, он сам был состоятельным хозяином и подавал милостыню!

— Больше я не могу дать. Другие бедняки тоже что-то должны получить, — ответил ему реб Авром-Аба.

Разозлившись, что его сравнивают с другими бедняками, слепой швырнул на пол полученные гроши и вышел из лавки, словно на деревянных ногах. Лавочник вышел из-за прилавка и нагнулся подобрать с пола рассыпанные монеты, но не нашел их из-за плотно расставленных товаров. Реб Авром-Аба поднялся, огорченный, и вздохнул, обращаясь к вдове Раппопорт:

— Когда человек слеп и к тому же лишен воображения, он не видит, что и другие люди, как и он, сотворены по образу и подобию Божьему. А когда человек не видит, что его ближний сотворен по образу и подобию Божьему, о нем не следует беспокоиться, точно так же, как этот слепец не желает беспокоиться о том, что и другим людям тоже надо жить.

Басшева потом думала, что и ее отец, и муж сами жили широко и, когда могли это себе позволить, не скупясь, помогали другим. Если бы они так тряслись над упавшим грошом, что опустились бы на пол искать его, как лавочник Зеликман, они, может быть, вообще не давали бы милостыни. Ее отец был хасидом, и муж тоже. Тем не менее они проводили время с людьми и вели себя как все. А реб Авром-Аба Зеликман человек совсем иного рода. Даже продает товар и разговаривает с клиентами он так, будто выполняет заповедь. Трудно поверить, что ее Габик станет таким же человеком, как этот ребе.