Книга Сны Флобера - Александр Белых

Сначала мелькнул свет в глазке, потом загремели цепочки, щёлкнул замок, пугливо приоткрылась дверь. Она была в стареньком халатике. Он не ожидал увидеть её в затрапезном домашнем наряде. Он даже не удосужился подумать заранее о том, что сказать ей, какой придумать повод, как оправдать своё появление.

— А, это ты, Орест! — лениво произнесла она, как будто уже устала ожидать его и была немного сердита.

Она вопросительно взглянула в его смущённые глаза. Не дождавшись объяснения, Марго сказала:

— Ну, заходи, раз пришёл.

Она решила, что он пришёл вымаливать зачёт, как это делали другие пронырливые студенты, принося с собой подарочки.

Орест молча переступил через порог, стал снимать обувь, хотя она не приглашала его проходить в комнату.

— Вот нахал! — подумала Марго, наблюдая, как он развязывает шнурки на забрызганных дождём ботинках. Наступая носком правой ноги на пятку левого ботинка, он разулся. Из дырявого синего носка сиял белый ноготь большого пальца. Он кашлянул от смущения, не зная, что сказать.

— Ой, я вам наследил!

— Ничего.

— Вы мне обещали книжку.

— Какую книжку?

— Я уже не помню. Ну, переводить которую, для курсовой…

— Ах, этого, Тагаки!

Расположившись в кресле, он оглядел комнату, пока Марго искала японский роман. «Вот здесь всё и произойдёт, на этом диване», — нахально подумал Орест. Больше ни о чём он не думал. Марго листала книгу, что‑то говорила, потом брезгливо вытряхивала таракана со страницы. Да, ради неё ему придётся мучиться над этой дребеденью. Марго незваным гостям чай не подавала. Это был её этикет. Он попросил воды. Она налила из‑под крана. Марго смотрела, как капельки воды падают на его колени. Она хотела смахнуть капли, но шерстяная ткань быстро впитывала их, оставляя тёмные пятнышки. И поймав себя на этом непроизвольном желании, Марго сильно сжала запястье правой рукой.

Выйдя от Марго с книжкой в целлофановом пакете под мышкой, Орест облегченно вздохнул.

— Вот же олух царя небесного… — раздосадовано произнёс он вслух, повторяя любимое словечко матери.

Пассажиры повернули головы в его сторону: уже слишком громко он заговорил сам с собой. И точно так же, как эти пассажиры, за ним наблюдали две сороки на краю мусорного бака, когда он вышел из подъезда дома Марго. Вдруг ему стало стыдно за свои прошлые непристойные намерения, потому что вспомнил имя первой юношеской влюблённости.

— Имя Златы — моё золотое клеймо… — прошептал он.

Это имя никогда не забывалось, оно стало эталоном его любви. Эти два женских имени были, как два берега реки, один из которых крутой и обрывистый, а другой пологий. И как это бывает, один берег во время весеннего половодья подмывается и разрушается течением, а другой постоянно заливается, благодаря чему почвы становятся плодородными. Его мысли наплывали друг на друга, прыгали от предмета к предмету, словно сбежавшие с урока мальчишки с льдины на льдину, проваливаясь и выкарабкиваясь…

* * *

Орест задремал с именем Златы на устах. На его губах и языке перекатывались золотые крупинки звуков этого польского имени. Прошло минуты три или больше — время во сне имеет иную длительность, чем в реальности.

Электричка плавно остановилась, зашипели двери. Одни пассажиры встали и вышли, другие вошли. Напротив него присели двое. Виляя хвостом, по вагону прошёл сенбернар. Невольно с языка Ореста сорвалось имя Флобера. Пёс нехотя повернул голову, широко раскрыл слюнявую пасть, приветливо рявкнул. Он самоуверенной походкой подошёл к Оресту, положил на его колени тяжёлую голову, поводил белками умных глаз, как бы спрашивая: «Чего надо?»

Сенбернар протиснулся между пассажирами, уселся тяжелым задом на ноги, смахнул мусор хвостом под скамейкой, выкатив пустую банку из‑под пива. На банке Орест различил несколько латинских букв «Quil…»

— Ваша собака, знаете ли, нахального поведения, невоспитанная, к тому же без намордника, — возмутился один из пассажиров.

Орест не стал вступать в перебранку, извинился, наклонился над псом и обнял за толстую мохнатую шею. В ответ Флобер облизал его смрадным шершавым языком с остатками какой‑то пищи. Орест отметил, что собака удивительно похожа своей наивно — добродушной, хитроватой физиономией на Фаину Георгиевну Раневскую: если нацепить на неё круглые очки да всунуть ей в зубы папиросы, то сходство будет полным. Он улыбнулся, выдавив смешок.

Вдруг собака, будто угадав его мысли, рыкнула голосом великой актрисы:

— В том‑то и заключается, голубчик, вся ирония моей великолепно глупенькой жизни, что всегда мечтала быть на сцене, как великая Сара Бернар, а в итоге сам видишь, в кого превратилась — в сенбернара…

Орест обомлел. Приснится же такое!

«Вот — те на! Неимоверно, неимоверно, неимоверно…» — плясало у него на языке дурацкое словечко, подскакивая на каждом стыке рельсов, как на старенькой заезженной виниловой пластинке, коих во множестве имелось на даче у Марго на Рейнеке.

Вскоре это слово — заика превратилось в набор бессмысленных звуков. И вслед за ними стала куда‑то исчезать реальность, будто проваливалась в тартарары. Орест, пытаясь обхитрить назойливое слово из чужого словаря, с безразличным видом отвернулся к треснутому окну, цепляясь слухом за всякое осмысленное слово попутчиков. «Не обо мне ли речь?» — подумал Орест. Того, кто рассказывал о каком‑то романе, звали Герман Ваганов. Вскоре попутчики вышли из вагона.

САНАТОРНАЯ — ОКЕАНСКАЯ — СПУТНИК

Сенбернар поплёлся следом. На брюках Ореста осталось мокрое пятно от собачьих слюней.

— Этот старый пёс, блохастый Флобер, царство ему небесное, есть моя интуиция? — вслух пробормотал Орест, осенённый во сне внезапной догадкой.

Некий длинноволосый пассажир в — шинели — господина — Голядкина, присевший на место Германа Ваганова, посмотрел на Ореста с укоризной. Вагон дёрнулся, электричка переходила на другие пути, меняя вектор времени, вектор печали. Из‑за облака солнце ощупало лучами местность, и вскоре пейзаж повеселел. Окна плотоядно пожирали пространство. Орест уставился в окно, глядя на ослепительную полоску солнечного света, бегущую по рельсам. Казалось, он смотрел сквозь пространство и время. События жизни мелькали в его голове, как пейзажи и полустанки.

Свет спотыкался на стыках и на переходах с одного пути на другой, иногда сливался с солнечной дорожкой на море. На стекле ползала осенняя оса: черное с жёлтыми полосками брюшко, длинные усы, продолговатые слюдяные крылышки. Её жужжание было отчаянным. По другую сторону поезда, словно по другую сторону ветра, хлопьями летел наискосок снег; прохожие кутались в полушубки и пальто, туже завязывали шарфы, поднимали воротники.

Орест мечтал о чашке горячего кофе. Желание было таким сильным, что он почуял запах кофе. Он представил, как Марго готовит его на плите в кофеварке, как она прокараулила его, представил, как кофе заливает плиту. Марго разрыдалась. Чувство бесконечной жалости, словно иглами, пронзило сердце Ореста. Он думал, что у этого поезда нет места назначения, что он идет по какому‑то особенному расписанию без конечной остановки. Вот так бы никуда не выходить и всё время ехать, ехать, ехать от одного сновидения к другому, как от станции к станции, и выйти однажды где‑нибудь в Нара и затеряться навсегда, навеки.