Книга Монтигомо - Ястребиный коготь - Виталий Георгиевич Губарев

— Клянусь!..

Больше он ничего не сказал.

Когда мы вышли из кино, оказалось, что над пуулем пролетела гроза. Я и Кирка взялись за руки и со смехом побежали по мокрому песку. Холодный воздух пахнул грибами.

Заходящее солнце сверкало в лужах, но в заречье над лесом клубились фиолетовые тучи. Там все еще шел дождь, длинные молнии вылетали из туч и проваливались в зелень леса Гром недовольно урчал в фиолетовой гуще, но откуда-то сверху, из-за белых облачков, что легко плыли в поднебесье над дождевыми тучами, уже пробилась радуга. Огромным многоцветным мостом изогнулась она над тайгой, упираясь одним концом куда-то далеко-далеко, за тридевять земель.

КЛАД

Глава ПЕРВАЯ СОЛНЦЕ ПОЛЕСЬЯ

Весной 1941 года мама заболела воспалением легких. Поправлялась она медленно; в комнатах у нас днем и ночью пахло лекарствами, и папа сбился с ног в заботах о ней. Я помогал ему, как мог, и мне несколько раз пришлось пропустить занятия в школе, когда маме было особенно плохо.

Только в июне ей стало лучше. Папа уже выхлопотал было для нее путевку в крымский санаторий, как вдруг пришло письмо из Борисова от маминой сестры — тети Нюши. Она писала, что маме нужно ехать не в Крым, а в Борисов на парное молоко и что там за лето мама сможет как следует окрепнуть.

Папа запротестовал, но мама, побледневшая и осунувшаяся за дни болезни, слабо улыбнулась и тихонько сказала, поглаживая папину руку:

— Ты только не волнуйся… Это будет замечательно, если я поеду в Борисов. Живет там Нюша с мужем хорошо, домик у них такой аккуратненький, беленький, весь в яблонях… А солнышко в Борисове теплое, наше — белорусское! А Витюша меня проводит, он уже мальчик большой, самостоятельный.

— Солнышко в Крыму теплее, — возражал папа, — а там что? Известно, Полесье! Сырость, болота… Уж лучше в Москве оставаться. Ты, Таня, сама посуди.

— Но ведь там же мои родные места! Как ты не понимаешь? Я же выросла в Белоруссии! Я там от одного воздуха поправлюсь.

И мы поехали в Борисов.

Домик, в котором мы поселились, и на самом деле оказался беленьким и веселым, со скворечней на черепичной крыше. Он стоял посреди небольшого яблоневого сада, на окраине города, неподалеку от элеватора, которым заведовал дядя Леня — муж тети Нюши.

Рядом белели другие веселые домики, и повсюду, куда ни посмотришь, зеленели молодые яблони и над розовыми черепичными крышами торчали шесты со скворечнями. С утра до вечера в воздухе стоял гомон и посвист скворцов.

В первый же день приезда я надел свой новый костюм и отправился погулять по улицам Борисова.

Шел я важно, неторопливым шагом, сознавая свое превосходство над ребятишками, игравшими на улице. Однако почти никто из них не обратил внимания на мои тщательно выутюженные брюки, и только один малыш лет десяти визгливо крикнул мне вслед:

— Гляньте, ребята, во задается! Подумаешь, какой! Вот подожди, тебя Сашка поколотит.

Такой прием огорчил меня. Впрочем, ненадолго. В тот же день случай свел меня с Сашей, ставшим скоро самым большим моим другом.

Это произошло после заката солнца, когда одиночество начало уже основательно меня томить. Я сидел на скамеечке подле ворот и рассеянно прислушивался, как за забором тетя Нюша звенит посудой, накрывая под яблонями стол к ужину.

От скуки я разглядывал раннюю вечернюю звезду, сложив пальцы трубочкой и приложив руку к глазу. Яркая, чуть голубоватая, с острыми дрожащими гранями, она казалась живым светлячком, неподвижно парящим в бледно-сиреневом небе.

— Телескоп-то не шибко сильный, — услышал я вдруг чей-то веселый, слегка сипловатый голос. — Далеко, брат, до Венеры.

Я отвел руку и с интересом взглянул на подошедшего паренька. Ему было лет четырнадцать. Невысокий, коренастый, с большим лбом, со сросшимися на переносице широкими черными бровями, он стоял передо мной, заложив в карманы руки, улыбаясь и щуря глаза.

По форме я сразу и безошибочно определил, что он учится в ремесленном училище, и тут же отметил, что он редко употребляет утюг и щетку. Давно не глаженные брюки пузырились на его коленях, а серые пятна на рукавах гимнастерки свидетельствовали, что он не задумывается, куда можно, а куда нельзя ставить локти.

— Далеко до Венеры, — повторил, он, — сорок два миллиона километров!

— А откуда ты знаешь? — спросил я недоверчиво.

— Как откуда? — повел он широкими плечами. — Кто ж не знает, что до Венеры сорок два миллиона километров?

— Вот и соврал! — раздался тонкий голосок с другой стороны улицы. — Бывает сорок два, а бывает и двести пятьдесят восемь.

Из-за зеленого забора показалась русоголовая девочка. Две светлые косы с бантиками свесились на забор.

— Сорок два — это когда Венера к Земле приближается, — поучительно продолжала девочка.

По-видимому, ее поправка задела самолюбие моего нового знакомого, и он, поморщившись, проговорил:

— Много ты понимаешь!

— Побольше твоего!

— Ну ладно! Тебя не спрашивают, так ты и не суйся не в свое дело! Тоже мне астрономша! — Он повернулся к ней спиной и спросил меня: — Покурить есть?

— Вот подожди, Сашка, я скажу твоему мастеру, что ты куришь! Он тебе пропишет! — заносчиво крикнула девочка.

— Больно я тебя боюсь!

— Какой храбрец нашелся! Забоишься!

Он не нашел что ответить, и снова обратился ко мне:

— Так что ж, покурим?

— Папиросы кончились, — я солидно кашлянул, боясь, как бы он не подумал, что меня стесняет присутствие девочки. На самом деле я не курил.

— Пойдем до нас, — сказал Саша, — тут недалеко, за углом. У меня там залежался табачишко.

— Ай-я-яй! — Девочка зацокала языком. — Несчастные курилки! Вот заболеете туберкулезом!

— Не твоя забота! — прорычал Саша.

— Тетя Нюша! — громко крикнула девочка. — Ваш племянник идет с Сашкой курить!

Саша стремительно наклонился, подхватил камень и метнул его в зеленый забор. Светлые косы подскочили и скрылись.

— Такая эта Валька противная девчонка, — говорил он мне по дороге. — Мать у нее учительница, так она тоже всех учит. Я с ней раньше в одной школе учился. Ты из Москвы?

— Из Москвы.

— А у нас сейчас горячка в ремесленном. Конец года, вздохнуть некогда. Я на слесаря учусь. А ты?

— Семилетку кончил.

— Как с отметками?

— Да ничего, — сказал я и, стараясь придать голосу равнодушный тон, прибавил: — Считаюсь отличником…

— Это хорошо, — вздохнул Саша, — а вот как у меня будет — еще неизвестно. С русским у меня, понимаешь, не идет дело.

Он сбегал домой и вынес на