Книга Другой - Юрий Мамлеев

Алёна выпила рюмочку водки. Запила чаем.

— О, Господи, — проговорил Лохматов, глядя на нее. — Ты, дочка, не увлекайся, я за тебя в ответе.

— Трофим Борисович, — начала Алёна, — ведь то, что вы желаете, пожалуй, самому Господу Богу не под силу. Метафизически говоря, кто мог бы создать такое дикое мироздание?

— Не дьявол, конечно. Я шефа не люблю. Мелковат.

— Как вы его назвали: «шеф»?

— Ну, его звали и «князь мира сего» и так далее и так далее. А мы его попросту шеф. Не люблю я его. Он за своеобразный порядок, свой порядок. Говорят, что он ушел от нас, чтобы соперничать с Богом. Чтоб иметь достойного противника. Не с современным же ублюдочным миром людей ему возиться. Как это: «Нигде искусству своему он не встречал сопротивленья, и зло наскучило ему»… Но ничего у него против Господа не получится. И поделом. А мне волюшка нужна, чтоб гулять беспрепятственно по всему миру. Чтоб все на свете изменилось, вся суть и прежний порядок исчезли как сон. А там видно будет.

— Но ведь с этим миром не все так просто. Если среди буржуев бывают исключения, в целом таких исключений гораздо больше. Я же вижу это наглядно, я общаюсь с такими…

— Оставим эту разборку. Ты, пожалуй, права… Как ты могла такой безумный портрет мой нарисовать, не видя меня. Ты что, суть мою видела во сне? — глаза Лохматова налились кровью, но не от ненависти, а от любви. — Ладно, дочка, о творчестве не говорят. Я объездил весь земной шар, но таких как ты — нет.

В глазах Алёны мелькнуло какое-то сумасшедшее волнение.

— И когда вы найдете то, что ищете, но не знаете что…

— Когда все двери откроются. Конечно, найду.

— Одно такое желание говорит так много о вас. Но как осуществить хотя бы частично этот безумный проект???!

— А вот это отложим.

Алёна расхохоталась.

— Ну вы даете, — вдруг резко сказала она. — Да если одну только дверь откроете, это уже будет мировой переворот во всем. А ведь таких дверей бесконечно много…

Лохматов задумался о своем.

— Все равно, полет нужен. Полет души. Не могу в тюрьме этой жить. Как это: «Жажда иного берега сводит его с ума».

— Вот вы и поэзию знаете, — улыбнулась Алёна, — не только живопись.

— А почему не решиться на самое невозможное? Душа-то она бессмертна. Значит — впереди у нас вечность или, если по иному, миллиарды бесконечных лет. За это время не только мироздание, а сам не знаю что можно перевернуть. Чего нам бояться, если душа бессмертна? Мы и в аду посмеемся.

Алёна вздохнула.

— Не вздыхай. Теперь можно перейти к Аким Иванычу. Он на меня вышел, по его словам, с помощью некоего агента тайных наук. Видимо хотел этот Аким Иваныч познакомиться с необычным существом. Это со мной значит. Так и звал меня «существом». Потому что, говорит, вижу ваш расклад и, мол, таких как вы нет. Пришел ко мне, такой тихий, тихий, почти незаметный. Охранник мой один хотел ему даже в морду дать — куда, мол, прешь. Но я осадил. Тихий, тихий, но меня не обманешь. У меня глаз есть.

— И кто же он?

— Он не человек в нашем современном понятии. Он из других регионов. Повыше этого значительно.

— И что он от вас, Трофим Борисыч, хотел?

Аким Иваныч вошел в маленькую странно освещенную комнату, где в углу, в кресле, сидел Лохматов.

Аким сел на диван рядом с ним. Ни одного слова. Он смотрел в глаза Лохматову и молчал. Но молчание это было настолько жутким и откровенным, что Лохматову и не нужны были никакие слова.

— Вам страшно за меня? — наконец спросил Трофим.

— В будущем, (не обязательно здесь, на земле) вас ждет развилка. Две разные дороги, одна — в безумие, но не ординарное, а невиданное. Другая дорога — бесконечно далекая, дальняя, но там в конце вас может ждать то, что я сейчас не могу и выразить. Но я вижу… корону не существующего здесь света. Нет, не могу судить.

— Лихо сказано, — ответил Трофим.

— Но скорей всего вы все-таки пойдете первой дорожкой, с ее золотыми берегами. Оно и лучше, по-моему…

После этого состоялся небольшой разговор, прерываемый беседой без слое.

Лохматов не утаил от Алёны ничего. И заключил, выпив рюмку водки:

— Мы с ним бесповоротно разошлись. Сошлась стена на стену. Как бы не был высок по духу этот небожитель, он представлял порядок. Порядок того мира, где его жилье. Какой бы он не был, это порядок, — Лохматов угрюмо взглянул на потолок, — а я вздыхатель по совсем иной жизни. Теперь ты знаешь, по какой, дочка.

— И что же, связь с ним потеряна? — ужаснулась Алёна.

— Где он обитает и обитает ли вообще, я не знаю. Но завтра вечером он обещал позвонить.

Алёна уцепилась за эту фразу.

— Трофим Борисыч, а можно мне придти к вам завтра со своим другом, Вадимом. Он переживает за своего брата и хочет как-то стабилизировать этого Аким Иваныча и его отношение к Лене.

Лохматов рассмеялся и похлопал себя по животу.

— Завтра вечером у меня будет небольшой, но мрачноватый праздник. Приходи со своим другом, но только с ним одним. А что, это постоянный друг, и, может быть, в будущем…

— Да, да, да, — нервно ответила Алёна.

— Тогда веди его. Мне как папаше надо на него взглянуть… Думаю, он мне понравится, раз твой друг. В любом случае, я его не обижу.

— Все, договорились.

— Завтра в пять часов ждите машину у Центрального телеграфа. Будут те же сопровождающие.

Алёна чуть-чуть вздрогнула, вспомнив. Помолчала. А потом спросила:

— А вам знаком Тарас Ротов?

— Знаю, знаю.

— Он вам звонил по поводу того, чтобы устроить встречу со мной и моими друзьями?

— Что-то бормотал, но я не понял. Потом исчез.

— Ну и слава Богу.

Посиделка в ресторане закончилась даже весело. «Совсем новый Лохматов, — подумала Алёна, подходя к дому. — Не ожидала я этого.»

глава 26

Вадима уговорить было нетрудно. Он рад был разрубить, наконец, узел и понять, что это за отношения между Алёной и таким доброжелательным монстром. И, может быть, к тому же это последняя попытка связаться с Аким Иванычем и оградить Леню.

Физиономии «сопровождающих» навели Вадима на грустные, несколько даже полоумные, размышления. Уж очень они были выразительны. Но в дальнейшем морды канули в бездну, по сравнению с тем, что произошло.

На этот раз они вошли в комнату, в которой странно сочеталось нечто безобразное и прекрасное. Вокруг стола были разбросаны, как после попойки, стулья. Занавеси на единственном окне, выходящем в сад, были плотны, как будто за ними находился вход в ад.