Книга Мефодий Буслаев. Свиток желаний - Дмитрий Емец

Контролерша театра «Муза», по инстинкту всех контролерш,автоматически заступила было им дорогу, но Арей спокойно показал ей пустуюладонь и прошел мимо. Даф и Улита последовали за ним. Мефодий, проходившийпоследним, заметил на лице у женщины отрешенное выражение. Очнулась она лишьтогда, когда они были уже на лестнице, и с удвоенным рвением приняласьпроверять билеты, покрикивая на смирных студенток, шаривших в сумочках впоисках билетов.

– Нам лучше подняться в бельэтаж. В партере сидят либо близорукие,либо стадные. Им важно почувствовать массовый психоз, чтобы окунуться взрелище. Нам они не по масти! – сказал Арей.

Свет уже гас, когда они наконец опустились в мягкие креслатринадцатой ложи бельэтажа. Арей и здесь не изменил своей страсти к этомучислу.

Минутой спустя занавес раздвинулся, и в московском театра«Муза» начался первый акт пьесы «Пиковая дама» по сценарию И.Шпунцера-Сморчковского, музыка О. Гулькинда. Режиссер – маститый Лукиан Бабец.

Постановка была не без претензий. С потолка на цепях свисалифанерные щиты, изображавшие карточную колоду. В правом углу сцены мрачноскалилось лошадиное чучело. Верхом на чучеле гарцевал безголовый манекен вмундире. В левом углу сцены помещался другой манекен с воткнутой в грудьрапирой.

– Плагиат, блин! Рапира, как у меня! Совсем лопухоидыобнаглели. Ну чё, копье нельзя было взять или там боевой бумеранг? – сраздражением сказала Улита.

Дирижер взмахнул палочкой. Вспугнутые звуками труб,кларнетов, скрипок и барабана, из оркестровой ямы выбрались три конногвардейца.На то, что это были именно конногвардейцы, а не какие-нибудь вообще гвардейцы,тонко и ненавязчиво указывалось лошадками на палочках, на которых все троескакали.

– Что ты сделал, Сурин? – энергично хлопая приятеля поусиленному ватой плечу, проорал один из конногвардейцев.

Сурин запрыгал к манекену и стал выдергивать у него из грудирапиру.

– Это правильно! – одобрил Арей. – Если на сцене есть пушка,она должна бабахнуть.

– Что я сделал? Проиграл, по обыкновению. Надобнопризнаться, что я несчастлив! – сообщил тем временем залу Сурин, раз за разомпоражая манекен рапирой. Манекен отнесся к этому вымещению злобы какинтеллигент: делал вид, что бьют не его, но втайне готовился писать протест вЛондон.

Третий конногвардеец тем временем избавился от лошадки,раскупорил бутылку шампанского, произнес: «Ну-с, дерябнули за Немировича ибнДанченко!» и стал, обливаясь, жадно хлестать из горлышка. Опустевшую бутылку онс размаху швырнул в зрительный зал. Зал испуганно пискнул, но бутылка оказаласьреквизитной. Долетев до второго ряда, она вернулась на сцену. Оказалось, к еегорлышку привязана резинка.

Зал еще не опомнился, когда сверху, едва не прибив Сурина,свалился канат и по канату стал спускаться бледный молодой человек в цилиндре.Первый конногвардеец перестал чесать под мышкой и, показывая на молодогочеловека, радостно сообщил:

– А каков Германн! Отроду не брал он карты в руки, отроду незагнул ни одного пароля, а до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру!

Дирижерская лысина остро блеснула. Палочка заметалась, каккнут работорговца. Оркестр заиграл нечто среднее между Мендельсоном иКлаудерманом, но с сильным влиянием африканских народных ритмов. На сценувыскочило с десяток гусаров – четыре из них были явно женщины – и принялисьноситься по сцене.

Германн, стоя на карте, лихо раскачивался у них надголовами.

«Эге! Очень необычная трактовка! Это символизирует глубинуличности, масштаб, полет, размах, широту души и… э-э… ну всякой такой ахинеидобавить на 3000 знаков с пробелами!» – подумал сидевший в зале Вольф Кактусови сделал пометку в блокноте.

К концу лезгинки с грехом пополам прояснилась история старойграфини и графа Сен-Жермена, и, поймав рухнувшего с качелей Германна, актерыскрылись за опустившимся занавесом. Улита, смотревшая не столько на сцену,сколько в зал, коснулась плеча Мефодия.

– Ты видел? Вон и златокрылые! – шепнула она.

Из бокового прохода партера показались двое мужчин – одинсреднего роста, другой высокий – и скромно сели на крайние места в четвертомряду, освободившиеся незадолго до их появления. Сидевшая на них до того пожилаяпара покинула театр еще несколько минут назад.

– Отпугивающие маголодии! Эх, а еще светлые! Мешаютлопухоидам получать интеллектуальное удовольствие! – хмыкнула Улита.

– Это точно златокрылые? Ты не ошибаешься? – усомнилсяМефодий.

На его взгляд, мужчины выглядели заурядно. Он не видел у нихникаких крыльев. И лишь закрыв глаза и сосредоточившись, разглядел исходившееот вновь пришедших ровное золотистое сияние.

Точно такое же сияние исходило еще от одного места впартере, и, ощутив сухость во рту, Мефодий показал его Арею.

– Да, я тоже заметил. Двое в седьмом ряду… Две боевые двойки– итого четыре светлых стража. Если крылья им понадобятся – они ихматериализуют, равно как и флейты, – кивнул Арей.

– А почему они без… – начал Мефодий.

– Не будь наивным, помидор! А то не буду называть синьором.Неужели ты ожидал, что сюда явится вся эдемская рать при полном параде? Нимбы,кольчуги, трубы? За дешевыми зрелищами обратитесь к телевидению, – поморщилсяАрей.

Мефодий облизал губы и покосился на футляр со своим мечом.Перед своей первой серьезной битвой он волей-неволей испытывал беспокойство.

– А о нашем присутствии они догадываются? – спросил он,снова не выдержав характера, и тотчас устыдился, ощутив, что Арей посмотрел нанего, как на средней тяжести дауна.

– Само собой, догадываются. Златокрылые же не идиоты. Тестражи мрака, что склонны были их недооценивать, однажды утром обнаруживалисвой дарх срезанным…

– Их всего четверо? Не больше? А если засада? – спросилМефодий.

Арей покачал головой.

– Засады нет.

– Откуда вы знаете?

– Их четверо, потому что и нас четверо. И при любом раскладе– даже если мы изрубим этих в капусту – их не станет больше. Остальные невмешаются. Существует негласный договор. Что-то вроде этики враждующихкорпораций, – терпеливо пояснил барон мрака.

– И его соблюдают?