Книга Обитель милосердия (сборник) - Семён Данилюк

По разочарованному лицу Бойкова было заметно, что на сей раз он согласен со своим заместителем.

— Я больше скажу, — поддержал Скворешный. — Какой-то местный князёк, из зажравшихся, которые позорят… А как в этой истории смотрится сам Кольцов? Представитель правоохранительных органов покрыл, можно сказать, преступника. Жаль, давненько это было. А то б дал соответствующую команду и вытряхнули бы вас, Кольцов, из рядов… Впрочем, думаю, с такими настроениями и так не задержитесь… Что ж, давайте в самом деле заканчивать.

Он вновь поднялся.

— Старший лейтенант Бадай совершил тяжкий проступок и потому, безусловно, заслуживает самого жёсткого наказания. — Скворешный перевел дыхание.

Лешка сидел теперь, сломившись меж колен, и, казалось, уже не воспринимал происходящее.

— Но учитывая, что Бадай награжден двумя медалями «За безупречную службу», неоднократно поощрялся, ранее взысканий не имел…

Первым вскинул голову чуткий Гордеев.

— …полагаю возможным оставить Бадая на службе, ограничившись неполным служебным соответствием. — Скворешный незаметно приподнял шторки мясистых век, словно хотел явственнее разглядеть произведенный эффект.

А эффект и впрямь получился оглушительным. Сначала послышались отдельные возгласы, затем что-то игривое выкрикнул Велин, и, наконец, безмолвное перед тем помещение наполнилось радостным гулом.

Поражёнными не меньше остальных выглядели и члены президиума. Бойков, ещё утром безуспешно пытавшийся отстоять подчиненного, совершенно озадаченный, по-мужицки теребил нос. С приоткрытым ртом застыл «подставленный» Платошин.

— Не скрою, что ехал я с иным мнением. — Негромкий голос Скворешного без усилия заставил всех умолкнуть. — Но выступление Гордеева меня поколебало. Правильное, между прочим, выступление. И оценку дал принципиальную, и за товарища вступился. А вот остальные… — Он разочарованно повел шеей по направлению Бойкова. — Нет у вас, Сергей Иванович, в коллективе истинной взаимоподдержки, умения отстаивать позицию… А то увидели, понимаешь, большое начальство и — перетрусили. А? Перетрусили?

— Есть немного, — в зале засмеялись.

— То-то и оно. — Скворешный отодвинул стул.

— Товарищи офицеры! — подал команду Бойков, и все дружно вскочили, приветствуя выходящих руководителей. Лишь когда дверь закрылась, Бадай окончательно поверил в спасение. Всё ещё пребывая в радостном остолбенении, опираясь на клюку, он протолкался сквозь похлопывающих и постукивающих его сослуживцев к стоящим поодаль Гордееву и Кольцову.

— Юраха! По гроб жизни… — Он растроганно ухватил Гордеева свободной рукой за плечо.

— Да чего там, — смущенно отстранился тот.

— Как это чего?! Очень даже чего! — прежним заливистым голосом возопил Бадай. — Ты, мил друг, в тяжкую минуту от меня, грешного, не отвратился и теперь от праведных деяний не открещивайся. Литруха с меня!

— Скворешному свечку за здравие поставь. Оказывается, правильный дядька. Вот уж не подумал бы. — Гордеев озадаченно тряхнул головой.

— Но Кольцов-то каков оратор! — К ним пробился измаявшийся без аудитории Велин. — Вот это называется, от души загнул. Пропадать буду, тебя в адвокаты не возьму…

Закончить он не успел.

— Кольцова в кабинет Платошина! — зычно крикнул вбежавший помдеж.

— Ну вот, пожалуйста. Довыступался, болезный. — Велин демонстративно расшаркался.

В кабинете в одиночестве сидел генерал Скворешный.

— Так где выписка? — без предисловий, тяжело глядя на подчиненного, спросил он.

— Порвал тогда же. Не солить же мне их.

— Точно? — Скворешный недоверчиво впился в непроницаемое лицо следователя. — Тогда почему раньше не напомнил? Когда самого с должности снимали?

Кольцов повел плечом.

— Гордый, выходит? — отчего-то неприязненно констатировал Скворешный. — Что ж, считай, теперь квиты.

— Разрешите идти?

— Идите… Пока.

Повернувшись через левое плечо, Кольцов вышел в коридор, по которому растекались победно-возбужденные сотрудники.

Обмылок

Из цикла «Журнал учета происшествий»

Следователи выпивали и закусывали. Само собой, по окончании рабочего дня. Хотя сегодня он закончился несколько раньше и совершенно неожиданно: руководителя следственной бригады с острым приступом язвы прямо из кабинета на «скорой» увезли в госпиталь. И, если положат на операцию, будет назначен новый руководитель. Из числа трех оставшихся следаков.

— Готовьтесь принимать дела, Владимир Георгиевич. — Игорь Коновальчук добродушно приподнял стакан в сторону сорокапятилетнего майора милиции Кольцова — до недавнего времени старшего следователя по особо важным делам, одного из лучших в области.

До положения рядового члена следственной бригады Кольцов был низвергнут за допущенную волокиту при расследовании последнего многоэпизодного хищения антиквариата. Несмотря на личное указание начальника УВД срочно обрубить концы и направить актуальное дело в суд — к юбилею Октябрьской революции, он продолжал упрямо допрашивать обвиняемых, получая от них сведения о всё новых преступных эпизодах. За что и пострадал.

Теперь перед ним вырисовывались всего две перспективы: либо возвращение на прежнюю должность и повышение в звании, либо — близкая и неотвратимая пенсия. Все это понимали. И знали, что как раз сейчас начальник следственного управления и личный друг Кольцова полковник Шурыгин направился к генералу, чтобы утвердить кандидатуру опального «важняка» в качестве нового бригадира. Потому Коновальчук с особым чувством улыбнулся третьему члену бригады, Завистяеву:

— Что, Сашок, содвинем бокалы за возвращение Владимира Георгиевича в элиту? Хоть здесь справедливость восторжествует.

— Большому кораблю семь футов под килем! — прогремел Завистяев, плохо, впрочем, скрывая разочарование. Втайне он сам рассчитывал занять освободившееся место. Опасаясь, что его досада будет подмечена остальными, Сашка преувеличенно шумно вернулся к прежнему, прерванному разговору. — Сейчас, кого бы в командиры ни поставили, главное — быстренько обработать оставшиеся эпизоды и загнать дело в суд. Тогда всё тип-топ будет: и премии, и должности. А начнем, как Георгич любит, каждому обвиняемому в душу лезть, и сроки прогорят, и сами по башке наполучаем. Да и какая у зэков душа? Грязь одна. С меня так Калюжного хватило! На всю оставшуюся жизнь отвадил от иллюзий. Слыхали, небось, какую он в суде подлянку кинул?

И хотя все слышали, и не по разу, Сашка не отказал себе в мстительном удовольствии напомнить:

— Я с ним, хоть и рецидивист, попробовал по-гуманному. Как Георгич учит. И в изоляторе всё тип-топ обеспечил, и с родственниками свидания.

— Положим, не от избытка милосердия ты его приваживал, — осадил вошедшего в раж Завистяева Коновальчук. — Он за это на себя два десятка чужих краж взял.