Книга Обитель милосердия (сборник) - Семён Данилюк

— Ишь, подвиг какой — за рулем он раньше не пил. — Платошин иронически покачал головой. — Просто не ловили. И вообще думать надо было, перед тем как пьяному за руль лезть. Тогда, может, не пришлось бы здесь своими мнимыми заслугами козырять. Полагаю, товарищ генерал, всё ясно.

— А ты его заслуги считал?! — На этот раз Кольцов перехватить начальника угрозыска не успел. Низкорослый, плотно сбитый Гордеев вскочил. — Ты с ним на дорожные ездил? За угонщиками по ночам, в грязь и пургу мотался?! Что ты всё гонишь?!

— Вы хотите выступить, Юрий Алексеевич? — быстро предложил Бойков.

— Могу, — неохотно пробурчал тот. — Бадай, конечно, влип. Пьяный, авария, чего говорить… — Он зло — и так, чтоб все видели, что зло, — посмотрел на поникшего Лешку. Затем перевёл взгляд на президиум и продолжил, убрав из хрипловатого своего голоса все интонации, исключая разве что самые бархатные. — Но и шестнадцать лет безупречной службы не выкинуть, и заслуги учесть бы надо!

— Всё это мы знаем, Юрий Алексеевич, — сдержанным тоном отреагировал Платошин. Ссориться с авторитетным начальником угро ему не хотелось. — Вы дайте оценку по существу.

— А я что делаю?.. Сколько ж можно топтать друг дружку, чуть кто споткнулся. Ладно б случайный, залетный. — Взгляд Гордеева дерзко остановился на Платошине. — Но Бадай-то свой.

— Во! — Скворешный, до того без выражения слушавший, выбросил вперед палец. — Во где собака зарыта. Добреньким быть хочется. Да и не добреньким, а хитреньким. Де, сегодня Бадаю скостят, а завтра, глядишь, и мне. Давайте будем пить, гулять, а потом покрывать друг друга. Так, Гордеев?

— Да нет, конечно, товарищ генерал. Но я с Бадаем восемь лет рядом. Это нужный работник. Потом все ж знают, почему это случилось. Я не оправдываю его, но…

Гордеев вдруг сбился, притихли и остальные: Скворешный с побагровевшим лицом, тяжело опершись ладонями о стол, начал медленно подниматься. Как показалось, намеренно медленно, чтобы сдержать гнев. И только Лёшка из своего угла видел, как нога Скворешного судорожно шарила в поисках «отползшей» туфли. Но другие видеть этого не могли. Потому, затаив дыхание, завороженно следили за грозным генералом, так что стало слышно, как в конце коридора кричит что-то в трубку дежурный по райотделу. Но и поднявшись, Скворешный продолжал с тяжелым недоумением всматриваться в аудиторию.

— Перестаю понимать. — Он потёр переносицу. — Молодой руководитель ведущей службы. На хорошем счету. Планировался в резерв на выдвижение. — Он как-то ненароком обласкал прошедшее время глагола, и у Гордеева, не пугавшегося бандитских ножей, разом пересохло нёбо. — И вдруг… даже не знаю, как назвать. Незрелость, что ли? Вы что, защищаете пьяницу?

Среди гудящей от напряжения тишины стоял совершенно потерявшийся Гордеев.

— Я не за пьянство, конечно. Тут чего уж? — Голос его окончательно рухнул. — Но, может, учитывая стаж, хотя бы ограничиться неполным служебным соответствием? — Облизывая губы, он на ощупь опустился на стул.

— Обстановочка у вас, однако, — неприязненно покачал головой Скворешный. — Говорили мне, но чтоб настолько… Платошин! Вы будете, наконец, вести собрание или тоже, понимаешь, декоративная фигура?

Платошин быстро отёр лоб. Первое же собрание, да еще в присутствии самого генерала, особо ценящего умение проводить линию, не задалось. Он набрал воздуха:

— Голосуем. Кто за то, чтобы ходатайствовать перед руководством УВД об увольнении Бадая за дискредитацию звания работника милиции, выразившуюся…

Пока Платошин с аппетитом чеканил формулировки, привалившийся к стенке Бадай с каким-то отстранённым интересом увидел, как все, кто сидел поблизости, принялись незаметными, змеиными движениями передвигаться так, чтоб в момент голосования оказаться к нему спиной.

Лёшка оценил эту товарищескую деликатность и, в свою очередь, намеренно поднял глаза на висевшую над ним стенгазету, одна из статей в которой — «Сократим аварийность на дорогах» — была подписана его фамилией.

— Прошу слова! — зычно разнеслось по комнате. Приподнятые уже правые плечи резко опустились: над рядами поднялся следователь Кольцов.

— Вам-то что говорить? — раздраженно произнес Платошин.

— В отделе вы всего ничего и Бадая знать не можете.

— Вы тоже не из ветеранов, а эва как лихо по нему прошлись, — под общее оживление дерзко отбрил Кольцов. — Да и выступление у меня буквально на две минуты. Бадай за это время не скиснет. А, товарищ генерал? В свете, так сказать, демократических тенденций.

— Что ж, пусть скажет, — озадаченно разрешил Скворешный.

— Благодарю, товарищ генерал. Ваша гуманность — притча во языцех. — Кольцов склонился чуть ли не в поклоне. — Я почему, собственно, позволил себе?.. Случай у меня был похожий. Четыре года назад ездил по уголовному делу в один район. Приехал поздно, до гостиницы добираться лень было. Заночевал в райотделе. А ночью случилась авария. Второй секретарь местного райкома партии на повороте на служебной «Волге» точнёхонько въехал в сосну. Я и вызвался съездить допросить. Всё равно на стульях не больно поспишь.

— Можно по существу? — поторопил Платошин.

— Уже подбираюсь… В больнице мне объяснили, что ехал он вдвоем с девицей. Она-то лишь поцарапана, а он весь переломан, к тому же, что называется, в сильной степени… Поднялся в палату. Он и в самом деле оказался пьяным вдрабадан. Даже не понял, что перед ним следователь. История в общем-то типичная: ездил в хозяйство принимать объект, набанкетился, подставили девку. Вот и повез ее. Явно привык пьяным за рулем. Чувство опасности атрофировалось, кто в районе что против скажет? Но вот что поразило — всё время твердил: «Господи, лучше умереть. Если наверху узнают, конец всему. Доктор, милый, это конец!» Понимаете, лежал здоровенный, удачливый мужик и — плакал. Он за карьеру больше боялся, чем смерти!

— Сергей Иванович! — Скворешный холодно обернулся к Бойкову. — Я что-то не пойму. Это у вас так принято, на собраниях анекдотами друг дружку забавлять?

Бойков недоуменно повел плечом.

— А, собственно, и вся история, — объявил Кольцов. — В общем, захотелось мне помочь мужику. Дежурного врача уломал.

Вырвали мы с ним запись, благо она оставалась последней, и переписали, в результате чего бедолага из пьяного превратился в трезвого, даже не успев протрезветь. Запись я забрал. По-моему, и сейчас где-то дома валяется. Объясненьице подредактировал, как надо, девицу вообще не упомянул. Ну, а наутро врач его предупредил. Словом, мокрое шоссе, крутой поворот — и совсем другой разворот дела.

— И что? — Скворешный с тяжелым недоумением вглядывался в выступающего, будто силясь постигнуть какой-то тайный смысл.

— Да ничего. Я к тому, что жизнь есть жизнь. С каждым может случиться. Не святые. Извините за внимание. — Кольцов уселся на место.

— М-да, хороши у вас воспоминания, — оценил Платошин. — Если вы этим пытались выгородить Бадая, то получилось, я бы сказал, чрезвычайно неуклюже.