Книга Большие часы - Кеннет Фиринг

именно так. — Он бросил на стол салфетку и встал. — Мне надо бежать. Думаю ехать на машине, если она тебе не нужна.

— Конечно, поезжай. Но постой, Джордж. Тут есть и еще кое-что. — Я отыскала нужный абзац и прочла: — «Самый животрепещущий интерес в кругах ценителей живописи сосредоточен на утраченном шедевре Паттерсон, озаглавленном „Иуда“, самой ценной среди бесценных картин, вышедших из-под кисти этой художницы. На ней изображены две огромные руки, одна из которых отдает, другая принимает монету, совершенный этюд в оранжевых, красных и рыжевато-коричневых тонах, эта картина была широко известна несколько лет назад, потом просто исчезла» И так далее.

Я подняла глаза от журнала. Джордж сказал:

— Картина написана четко, но не крикливо. А они ее описывают как радугу в поддень.

— Я не об этом. А ты знаешь что-нибудь о ней?

— Почему я должен о ней знать?

— Разве я не видела полотно без рамки, которое ты принес домой с неделю назад?

— Конечно, видела, Джорджи-порджи. Это копия.

— А, ясно. И куда она подевалась?

Джордж подмигнул мне, но никакого тепла в его взгляде я не увидела. В нем вообще ничего не было. Совершенно пустой взгляд.

— Я отвез ее на работу, конечно. А откуда, по-твоему, эти газетчики взяли точное описание оригинала? — Он потрепал меня по плечу и быстро чмокнул в щеку. — Ну, я поехал. После обеда позвоню.

Когда он вышел и я услышала шум мотора на дорожке, я положила журнал и медленно встала. Прошла к Нелли на кухню, поняв, что значит чувствовать себя старой, по-настоящему старой.

Эмори Мафферсон

До недавнего времени я плохо знал Страуда и теперь еще как следует не знаю. Стало быть, не могу судить, соответствует ли он нужному Джаноту типу сотрудника или нет.

Когда он сказал, чтобы я не старался стать типичным сотрудником «Краймуэйз», это были пустые слова. Стандартный совет, применимый ко всем нашим публикациям, и, как я понимаю, Страуд — всего-навсего один из многих хитрых, себялюбивых и честолюбивых людей в нашей организации, которые переходят из отдела в отдел, от альянса к альянсу, не имея другого интереса в жизни, кроме одного: получить в этом году больше денег, чем в прошлом, и больше, чем его коллеги.

Однако я чувствовал, что Страуд не так-то прост. Собственно говоря, я знал только, что он считает себя очень обаятельным, очень высокого мнения о своих умственных способностях и никогда не покупает ничего из того, что мы издаем.

Я тоже не покупал. До сих пор.

В кабинете Страуда сидел Леон Темпл, когда я зашел утром в понедельник, чтобы он выписал ордер на выдачу денег, которыми, по его словам, распоряжался в связи с этим новым, сумасшедшим заданием, а выполняли его, кажется, почти все, кроме меня. Насколько мне известно, Темпл только и делал, что околачивался в коктейль-баре Ван-Барта со смазливой малюткой по имени Джанет Кларк. Идя по кабинету и придумывая, как лучше подкатиться к Страуду, я чувствовал себя как чужак в стане противника. Они тут вели долгую удачную игру, пока я проводил дни в старом Отделе расследования убийств или в древних развалинах районной прокуратуры.

Когда Страуд выписал ордер, а Леон Темпл ушел, я уселся на подоконник за его столом. Он развернулся в кресле, и в пересекающихся лучах света я увидел то, чего раньше не замечал, а именно: лицо у него морщинистое и жесткое.

— Что нового, Эмори? — спросил он.

— Да так, кое-что по мелочи. Обычная черновая работа. Но я хотел поговорить о другом.

— Выкладывайте.

— Знаете, какая странная вещь случилась в прошлую субботу вечером?

— В день убийства?

— Да. Но речь идет о Субсидируемых Специалистах. В тот вечер я встретится с Фредом Стейчелом, менеджером компании «Дженнетт-Донохью». Вы знаете его?

— Встречал как-то. Но не понимаю, о чем вы говорите.

— Ну, я-то Фреда хорошо знаю. Его жена и моя были однокурсницами и часто видятся до сих пор. Мы встретились за обедом, а потом устроили настоящую пирушку. Фред напился и начал рассказывать мне все о Субсидируемых Специалистах. Фактически он знал о них не меньше моего.

Страуда это вроде бы не трогало.

— Почему бы ему и не знать? Не такая уж это тайна. Подобные вещи получают широкое хождение.

— Да, но в самом общем виде. А тут совсем другое дело. Фред — мужик что надо, когда он трезвый, а напьется — становится невыносимым, и в тот субботний вечер он был противным как никогда, будто нарочно. Забавлялся тем, что выкладывал мне все наши расчеты, совершенно точно цитировал решения, к которым мы пришли, даже привел кое-какие точки зрения, от которых мы потом отказались. У него были все наши цифры, он знал все наши конкретные шаги, процитировал кучу фраз из моих собственных отчетов. Не просто точно передал, а прямо-таки слово в слово. Иными словами, где-то была утечка, он знал обо всех наших исследованиях, отчетах и результатах работы.

— А что потом?

— Ну, меня это страшно разозлило. Одно дело, если до людей из «Дженнетт-Донохью» доходят слухи о том, чем мы тут занимаемся, другое — если у них есть доступ к отчетам для служебного пользования. Вот я и спрашиваю себя: что за черт? Не понравилось мне, как Фред толковал о Субсидируемых Специалистах. Как будто это дело дохлое. И я, мол, напрасно трачу на них время. Через одну-две недели, а то и раньше, весь проект уйдет в архив. И чем больше я об этом думал, тем меньше мне это нравилось. Он получил все эти данные совсем не случайно, и его бахвальство было не только результатом выпивки.

Страуд кивнул.

— Понимаю. И вы полагаете, нам надо об этом разузнать?

— Да, полагаю. Я не претендую на то, что мне все ясно в проекте, но я его пестовал, извел на него уйму времени, и это не просто один из миражей, которые мы здесь создаем. Он пришелся мне по душе. И мне он кажется почти реальным. — Теперь Страуд слушал по крайней мере с интересом, если не с одобрением, и я усилил аргументацию: — Это не очередная вдохновенная стрела, пущенная в небо. Это деловое предприятие. И как только мы поймем, что можно создать общество, в котором каждый специалист своего дела оценивается в миллион долларов и будет давать дивиденды на эту сумму, мы будем знать, что никто не подорвет, не заморит и не сведет на нет это совершенно здоровое начинание.

Страуд одарил меня слабой понимающей, но рассеянной улыбкой.