Книга Золото мертвых - Андрей Васильев

– В народе его звали «Безумный», – недовольно произнес Шлюндт. – И к тому имелась масса поводов, причем никак не связанных с проводимой им государственной политикой. Народ всегда говорит то, что видит.

Безумный, значит. Это многое из увиденного мной во сне расставляет по местам, например, тот жуткий смех, что я слышал.

– Собственно, ничего удивительного в этом нет, – продолжал тем временем вещать Карл Августович. – Мы всегда в ответе за дела отцов, кто бы что ни говорил. Он был рожден от Карла Пятого Мудрого. Это был великий король, он остановил, пусть и на время, Столетнюю войну, да еще и церковь реформировал. Великие свершения! Великие. А как он был набожен, боги мои!

– Но? – поторопил его я.

– Но, при всей набожности, у него имелось довольно странное хобби, – понизил голос антиквар. – Ночами этот король частенько сидел в своей библиотеке, в которой была собрана богатейшая коллекция книг и свитков, посвященных оккультным наукам, нумерологии и астрологии. Днем он был ярчайший поборник веры, а ночью… Кто знает, кем он становился ночью? И что стало платой за эти его забавы, не судьба ли сына?

– Жесть! – выдохнул я.

– Не то слово. – Карл Августович благосклонно кивнул официантке, принесшей ему кофе и забравшей шкатулку. – Спасибо, милая барышня.

– Во сне мне привиделись какие-то горящие фигуры, – решил не скрывать я то, что знал. – К чему бы это?

– Это ты видел свадьбу Катрин де Фастоврин, любимой фрейлины Изабеллы Баварской, супруги Карла, – охотно пояснил антиквар. – Ее еще назвали «Бал объятых пламенем». Король и его приятели решили разыграть всех, натянули на себя мешки из пеньки и обмазались воском, да вот неприятность вышла – Людовик Орлеанский баловался с факелом и случайно подпалил одного из ряженых. А там воск да пенька, они вспыхнули мигом. Короля успели потушить, остальных – нет. Они горели, а Карл, которым вновь овладело в этот миг безумие, смотрел на них и хохотал. Кончилось все скверно. Со временем король окончательно обезумел, страна к концу его владычества практически распалась, и тем, что раньше было Францией, стали править англичане. Подобное безобразие продлилось недолго, но факт есть факт.

– Но перстень не ушел с ним в могилу, – заметил я. – Мне еще снилась гильотина и какой-то невысокий человек, смеющийся над тем, как головы летят в корзину.

– Поверь, его могли снять с пальца скелета, – резонно заметил антиквар. – Революция освободила французов от всех предрассудков прошлого, потому старинные могилы аристократов и королей они грабили с огромным энтузиазмом. Что же до того, кого ты видел… Если он стоял рядом с эшафотом, значит, был не просто гражданин, а кто-то из отцов революции. Может – Эвер или Дантон, может, кто-то из Робеспьеров. Они вроде все не сильно высокого роста были. А, может, кстати, и Демулен. Ты знаешь, ему такая вещица больше, чем другим подходит, он ведь был масоном, причем высокого градуса посвящения. Но вообще все зависит от того, какой именно этап французской революции ты видел. Они же сначала одних казнили, потом других, как раз тех, кто казнил первых, потом третьи казнили вторых. Знаешь, под конец народ вовсе перестал ходить на казни, хотя они в то время были самым главным развлечением во всех странах Европы. Приелось, понимаешь, французам это зрелище. Когда чего-то много, оно надоедает. Хорошо еще, что вовремя спохватились, поскольку Франция плавно начинала пустеть.

– Дантон. – Я потер лоб ладонью. – Робеспьер. Демулен. Офигеть!

Я почти привык, что история теперь часто стоит у меня за плечом и шепчет в ухо про то, что она, на самом деле, никуда не делась, что она тут, рядом. Но «почти» – не значит «совсем». И потом – та же Лыбедь была скрыта за пеленой веков, она была лишь одной строчкой в учебнике, от нее даже хоть какого-то портрета не осталось. А эти люди, которые являлись великими героями и невероятными злодеями одновременно, мне были известны по картинам, гравюрам, фильмам, наконец. И мне надо лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до них.

– Валерий, к данным личностям слово «офигеть» не очень хорошо применимо. – Шлюнд немного ехидно посмотрел на меня. – Но это ладно. Так вот – перстень. Если желаешь, то мы можем прямо сейчас отправиться туда, где он находится. Как ты помнишь, я всегда держу свое слово.

– Прямо сейчас? – слегка опешил я. – Вот так просто?

Глава 9

– Разве я обещал тебе, что будет просто? – уточнил у меня Шлюндт, не без удовольствия наблюдая за моей реакцией на происходящее. – Речь шла о том, что ты сможешь увидеть искомый перстень. Изволь – вот он. А как ты его добудешь – совсем другой вопрос, он вне моей компетенции.

И ведь не придерешься, все так и есть. Перстень, натурально, в наличии, только находится он на пальце у человека, сидящего за дверью, у которой мы стоим. Надежной такой дверью, крепкой, в которую вделано окошко из небьющегося стекла и без ручки.

– Никаких надежд, – сообщил нам наш спутник. – Это и мои специалисты подтвердили, и несколько ведущих европейских психиатров. Их привозили родные Михаила Георгиевича.

– Их можно понять, – сочувственно произнес Карл Августович. – Имущество – имуществом, а до счетов в Швейцарии без паролей и кодовых слов не доберешься.

– Именно, – подтвердил Петр Францевич Вагнер, в чьей клинике, собственно, мы сейчас и находились. Меня он не узнал, а вот я его – да, доводилось мне тут бывать, и приватно, и с коллективом, во время учебы в школе. Нас сюда на комплексное обследование раз в год возили, причем всякий раз он нас встречал лично, произнося при этом короткую, но емкую речь о том, как важна профилактика разных заболеваний, особенно в юном возрасте. – Но, повторюсь, никаких надежд. Разум не вернуть. За шесть лет ни одного просветления. Более того – есть тенденция ухудшения, пациент становится все более агрессивным.

– Да? – я снова заглянул в окошко. – Сейчас вроде ничего такого не видать.

Обитатель довольно просторной палаты с мягкими стенами в настоящий момент и правда даже не думал буянить, он тихонечко сидел на кровати и беззвучно хихикал. Беззвучно, потому что до нас ни единого звука из палаты не доносилось.

– И слава богу, – печально сообщил мне доктор. – А вот на той неделе он чуть медсестру не придушил. Раскидал двух медбратьев и в горло ей вцепился.

– А что же родные? – уточнил у Вагнера Карл Августович. – Часто его навещают?

– Совсем забыли, – отмахнулся тот. – Когда поняли, что помутнение рассудка носит не временный, а постоянный характер, и получили права на управление имуществом и деньгами, то просто вычеркнули его из своей жизни. Нет, плату за его нахождение здесь вносят регулярно, но не более того. Года три как никого из близких не видел. Жена где-то в Италии обитает, дочь в США, а родителей его давно на свете нет. Впрочем, родных можно понять – смысла в визитах нет. Он все равно никого не узнает.

– Вот так живешь, живешь, а потом – раз, и ты уже не ты, – совсем запечалился антиквар. – Становишься просто обузой для окружающих. Страшно о таком даже подумать.