Книга Варшава - Владимир Козлов

– Для себя покупать лучше в палатках, там дешевле. У этих только если оптом.

Вся палатка завешана джинсами. Я рассматриваю их. Рядом – еще одна компания русских. Толстый мужик обнимает за плечи тетку с короткой стрижкой.

– Ну что ты, как девочка? Зайди и померь.

– Ага, девочка, у нее уже тридцать четыре аборта было, – говорит другой мужик.

Они хохочут. Тетка заходит в палатку, снимает штаны, остается в красных трусах. На правом колене – большой пожелтевший синяк. Она натягивает синие джинсы.

Я показываю на черные джинсы «Cross», спрашиваю продавщицу:

– Иле то каштуе?

– Пятнасьце доларов.

Тетка снимает джинсы, отдает продавщице деньги. Полячка сует их в сумку на поясе. Я захожу в палатку, стягиваю грязные «ливайсы».

Старший говорит:

– Теперь баксы провезти через границу – и все, можно бухать.

Я спрашиваю:

– А что, нельзя вывозить?

– А, ну да – ты ж первый раз. Пшеки не хотят, чтоб вывозили доллары, им не выгодно. Им надо, чтоб мы здесь, у них деньги тратили… Так что могут доебаться. Прячь деньги хорошо, а то получится, что зря съездил.

Анжела спрашивает:

– А на личный досмотр часто вызывают?

– Тебя – обязательно. А вообще, кроме шуток, – могут вызвать любого. Но я вот сколько вожу – тьфу-тьфу-тьфу, такого не было. Поляки не любят грузинов, армян – черножопых, короче. Раз, помню, стояли на таможне в Бресте, и их приехал целый автобус. Мужиков всех – на личный досмотр, а баб – в гинекологический кабинет. И что вы думаете – нашли золотые цепочки, у мужиков – в резинках трусов, ну а у женщин, соответственно…

– Это неправда, ты сам придумал, – говорит Анжела.

– Ничего не придумал, все так и было. Хочешь – сама спроси у поляков, они тебе много чего расскажут.

В купе со мной – опять Люба с Валей и тетка помоложе, Алла. Ей лет двадцать восемь, максимум – тридцать.

Заходит поляк-таможенник – пожилой, толстый, с опухшей рожей. Мои баксы – в кармане новых джинсов, в пакете на дне сумки, под остатками товара.

Поляк открывает молнию, сует руку в сумку, достает пластмассовую миску, бросает назад.

– Баксы маешь?

Я качаю головой. Поляк лезет в сумку Аллы, вынимает скомканную газету, кладет на столик. Мы молча смотрим на него. Он разворачивает газету. В ней – шкурки сала, хлебные крошки и смятая голубая коробка «Tampax».

Он молча выходит, задвигает дверь купе. Алла скручивает газету, прячет в сумку.

Валя говорит:

– Это еще нормально. А то я раз ехала – одну женщину заставили развернуть каждую конфету в пакете.

Поезд останавливается на вокзале в Гродно. Алла говорит:

– Ну что, давайте, может, сложимся, отпразднуем поездку…

Валя кивает.

– Можно, вообще-то, расслабиться… Столько нервов эта Польша отнимает… Наверно, надо две, да?

– Да, две – самый раз, – говорит Люба. – А кто сходит? Может ты, Володя?

– Хорошо, схожу.

Соседки дают мне «зубров», я добавляю.

– Значит, две бутылки водки – простой, нашей, и какой-нибудь закуски, – говорит Алла. – Короче, сам разберешься.

По перрону ходят бабки, держат бутылки водки, пива, палки сухой колбасы, банки с квашеной капустой и вареной картошкой. Я покупаю банку капусты, банку картошки, хлеб и две бутылки «Столичной».

Алла льет водку в пластиковые стаканы.

– Ну, за возвращение.

Чокаемся. Я выпиваю, беру рукой вареную картошину – вилок нет. Она рассыпается.

– Ты в Польшу первый раз ездил? – спрашивает Алла.

– Ага.

– Ну и как?

– Два с половиной лимона.

– Ничего себе…

– Что, слишком мало?

– Наоборот, много. Я первый раз шестьсот взяла – полтора года назад.

– Но тогда, наверно, и доллар стоил меньше…

Поезд резко трогается, я хватаюсь за край стола.

– Все равно молодец. Давайте за это и выпьем.

Алла берет бутылку, разливает. Поезд катится по городу. Мелькают дома, заводские трубы, купола костелов.

Люба говорит:

– Не, все-таки самый лучший бизнес – это на водке. Мы раз ехали автобусом, и там две женщины – они на «Кристалле» работают. И что вы думаете, они сделали? Взяли с собой водку в пластмассовых бутылках, разложили по автобусу – как будто простая вода. Этикетки – отдельно, а пустые бутылки – в багажник к водителю, дали ему баксов десять. Пустые ж провозить не запрещено. Только проехали границу – они достают такую машинку для пробок, водку переливают, лепят этикетки – и вперед. Поднялись капитально.

Поезд стоит на вокзале. За окнами темно. Проводница стучит в дверь купе.

– Приехали, поднимаемся.

Я спрыгиваю с верхней полки. Алла шарит рукой на полу, вытаскивает из-под стола кроссовки. У нее на щеке – красный рубец от подушки. Она спрашивает:

– Ты мне поможешь сумку дотащить до трамвая?

– Помогу.

Идем по тоннелю. Я волоку Аллину сумку, свои – на плече.

– Что, много накупила всего?

– Нет, это, в основном остатки – что не продала.

– А-а-а.

– Давай помогу. – Она тянет руку к сумке.

– Не надо, я в норме. Просто спросил – из любопытства.

– Сейчас с каждым разом все больше товара остается. Только вот в декабре ездили в том году – перед польским рождеством, – возили елочные игрушки. Вот тогда все ушло, домой ничего не привезла.

Поднимаемся по ступенькам к привокзальной площади. Алла говорит:

– Может, пива выпьем, а? А то что-то после вчерашнего…

– Давай.

Бабки – те же самые, что были осенью. Меня они не узнают. Я ставлю сумки, говорю одной:

– Две на месте.

Бабка открывает бутылки.

Стоим на остановке. Я неслабо окосел от одной бутылки, Алла – тоже. Она переставляет ногу, цепляется за сумку, хватается за меня.

– Тебе на какой трамвай?

– На любой в Серебрянку. А тебе?

– Мне тоже на любой. Я между Партизанским и Народной.

– Могу тогда проводить до дома, сумку донести…

– Окэй, окэй.

В трамвае почти пусто. Алла улыбается.

– А знаешь, что у меня есть?

– Что?