Книга Варшава - Владимир Козлов

Базар. Пригревает солнце, я расстегиваю куртку.

Рядом Люба и Валя продают носки.

Лысый поляк в синем плаще спрашивает:

– Или твой скарпэт?

– Пять тысяч, – отвечает Люба.

– Бардзо дрого, – говорит поляк. – Я пакупив по тысенции.

Тетка махает рукой.

– То спиздили, так? – Поляк хохочет.

Бабка с черной сумкой рассматривает мой набор ложек, кладет на место, уходит. Напротив нас тетка продает кружевные женские трусы. Молодая полячка в длинном черном плаще долго смотрит их, растягивает, расстегивает плащ, прикладывает к своей мини-юбке.

Чисто выбритый дядька спрашивает у меня:

– «Рояль»?

Я мотаю головой. Он уходит.

Подходит старший.

– Ну что, студент, как торговля? Расходится товар потиху?

– Ну да.

– И хорошо. Слушай, это самое. Сегодня вроде как последний день – завтра утром на Белосток, а там – закупка, и все… Короче, есть предложение: собраться по двадцать пять тысенций, купить поесть, выпить. Ты как, вообще пьешь?

– Пью.

– Ну так как, присоединяешься?

– Спасибо…

– Спасибо – да, или спасибо – нет?

– Спасибо – да.

– Тогда деньги на бочку.

Я вытаскиваю из кармана джинсов мятые пятитысячные.

* * *

Анжела сидит на коленях у старшего. Он базарит:

– Здесь бригад рэкетиров – сотни. Это еще хорошо, что так: за три дня ни разу не залупнулись. Это очень даже хорошо. А то часто бывает, что сразу, в первый день. Но они в основном в больших городах – Варшава там, Лодзь…

– А в Белостоке бывают? – спрашивает Анжела.

– В Белостоке тоже могут быть, поэтому по одному не ходите – не советую. Если человек пять – тогда не полезут. Они ж тоже не дурные, не хотят, чтоб было много шума – полиция там…

– Ты ж всегда говорил – полиция их не трогает, им до жопы, – говорит Маргелов. – Типа – своих пиздите, сколько хотите, только чтоб поляков не трогали…

– Правильно, если на трассе, то делайте, что хотите. А если в городе, на базаре, то им самим невыгодно. В Белостоке на базаре поляки торгуют – кожу там, свитера продают. Если там сильный рэкет будет, то наши не будут ездить, покупать у них – полякам бизнеса не будет. Поэтому эти гондоны стараются без шума – одного кого-нибудь заловить, бабки вытрясти и съебаться. А вообще, конечно, рэкетиры опаснее всего на трассе. Раз ехали с группой от Варшавы, и поляки сами предложили – охрана до границы, полмиллиона с автобуса. Это меньше, чем по двадцать тысяч с носа. И что вы думаете? Наши нищеебцы не захотели. А на трассе – рэкет, и не такой, как обычно, а отморозки какие-то: по пятьдесят долларов с человека. Во как. Ну что, еще по сто грамм?

Старший берет бутылку, разливает в пластиковые стаканы. Маргелов кривит губы.

– Охереть надо – пшецкую водку пить. Своей сколько привезли…

– Свою всю попродавали и попили. Ты что предлагаешь теперь трезвыми ходить из-за того, что польская водка дорогая? Ну, за то, чтоб завтра под молотки не попасть, чтоб до границы без приключений…

Выпиваем. Я беру рукой вареную сосиску и кусок белого хлеба, жую.

– У меня пацан знакомый был, – говорит Жора, высокий, худой, в «левом» спортивном костюме «Puma». – Тоже по этому делу – ну, рэкет, короче. Но он был честный рэкетир. Никогда никого не пиздил. Всегда носил с собой баночку краски. Если кто платить не хочет, он краску – на товар, и тогда ты точно ничего не продашь. Убили его в Варшаве, пшеки-полицейские, какие-то разборки там у них пошли…

Старший говорит:

– Иногда свои бывают – хуже всяких рэкетиров. Раз у меня в группе умер мужик. Автобусная была поездка, через Брест. Только переехали границу – и все, кердык. Сердце слабое было. Плюс, видно переволновался еще на таможне. Ну, я что? Давайте, говорю, разворачиваться, раз уж такое случилось. А люди – ни за что. Деньги за путевку уплочены, как это назад? Говорил с ними, может, час, уговаривал. Типа, что там деньги, когда такое случилось. А они – все равно: поехали торговать. Ну и что вы думаете, пришлось сделать? В мешок полиэтиленовый положили его, и все три дня с собой возили.

Жора дремлет на кровати. Маргелов курит, стряхивает пепел в бутылку от польской водки. Старший обнимает Анжелу за плечи, негромко говорит ей:

– Мне эта Польша знаешь, сколько здоровья стоила? Я людей сюда вожу два года. Это – восемнадцатая поездка. Нормально, да? Хочешь посмотреть, какой я раньше был?

Он вытаскивает из кармана рубашки потертый загранпаспорт, открывает на последней странице, показывает. На фотографии – широкая толстая рожа.

– Ладно, ты особо не прибедняйся, – говорит Маргелов. – Машину взял – «пятерку»-новяк. Что, мало?

– Не мало…

– Ну так и не это самое. Я вон никак на видик не могу заработать – третий раз уже.

– Сам виноват – все проебываешь.

– Ай, сколько той жизни…

Старший выключает свет. Анжела садится на кровать старшего, снимает кофту. Мелькает черный лифчик. Старший стягивает джинсы-«мальвины», остается в «семейных» трусах и высоко натянутых носках. Спереди трусы оттопыриваются.

Жора храпит на кровати у окна. Маргелов ворочается во сне, неразборчиво бубнит.

Анжела стягивает колготки, бросает на тумбочку. На ней трусы черного цвета. Она и старший залезают под одеяло, возятся. Скрипит кровать.

У меня встает, я дрочу.

* * *

Я вздрагиваю, просыпаюсь. Кто-то орет:

– Хули ты мозги ебешь? Я что, плохо объяснил?

Автобус стоит на обочине, у леса. Над шоссе – туман. По салону идут бугай в рыжей кожанке и дядька с усами, в пуховике.

Бугай выхватывает у Анжелы мятые «тысенцыи», считает.

– Сто пятьдесят, я сказал – сто пятьдесят.

– Я сто пятьдесят и дала…

Усатый подходит ко мне.

– Сто пятьдесят тысяч.

Я сую руку в карман, достаю деньги.

Спереди старший что-то говорит быку в вязаной шапке. Бык кричит:

– Не еби вола!

Я отдаю усатому деньги.

Старая тетка говорит бугаю:

– Да нет у меня, растратила все, внукам купила…

Он хватает ее сережку в ухе.

– Тогда это снимай, если бабок нет. Кому сказал?

Тетка роется в сумке. У нее дрожат руки.

* * *

Идем по базару в Белостоке – я, старший, Анжела и Жора. Ряды одинаковых павильонов. Обменники с вывесками «Kantor». Надписи на русском: «Джинсы», «Кожа», «Ангора». Старший говорит: