Книга Другой - Юрий Мамлеев

Лёня тоже высунулся из купе и, взглянув, понял, что он как-никак сохранил остатки банального земного разума. А потом решительно стал приставать к вышедшим, чтоб те объяснили.

— Что ждем от перемены места жительства, мамаша? — довольно развязно обратился он к худощавой даме. — Зачем вам раскладушка?

— Да я с ней никогда не расстанусь, — вразумительно ответила та. — В ней вся моя жизнь.

И подмигнула Одинцову.

Это последнее почему-то опять ввело его в ступор. Он снова осознал, что находится все-таки в ином мире. «У нас не подмигивают первому встречному, — вспомнил он. — Если только в сумасшедшем доме…»

И все-таки, несмотря на ступор и смутное понимание, что он уже в ином мире, Лёня нервозно подбежал к пожилому человеку, расплывшемуся от жира, и криком спросил у него:

— Что все это значит?

— Ничего, — шепотком прозвучал равнодушный ответ.

— Как ничего?

— Так ничего. Просто ничего нет. И это приятно.

Лёня безнадежно махнул рукой. Он решил ни о чем не спрашивать, а главное, не думать вообще. «Далеко зайдешь, спрашивая», — мелькнула последняя мысль.

И туман заволок его ум. Да и все остальные пассажиры были как в тихом дурмане. Только до самых глубин сознания Одинцова доносились какие-то несвязные обрывки витающих в вагоне слов и мыслей: «Мой бизнес, мой бизнес…», «Где деньги…», «Я не выключил плиту, забыл…», «Я стала здесь чудовищем, чудовищем… домашнего вида…», «Где крысы, где крысы?!! где деньги!?!», «Улечу в Амстердам».

Наконец, Лёня насторожился: «Может быть, я стал телепатом?»

Тут же пронесся какой-то мысленный взвизг, и Лёне послышалось: «Дайте досмотреть телесериал!.. Хочу домой!..» И потом более явственно: «How are you? How are you?»

Потом поток английских слов, и все о деле, о фирмах в Нью-Йорке, о ситуации на бирже, и что-то еще, до бесконечности. Одинцов уже ничего не понимал в этих криках, кроме «How are you?».

«Так можно английский язык выучить, если постараться», — выплыла мысль в душе Лени. Но она утонула в взвизгах, в решительных: «It is my business» и так далее.

«Вот тебе и тишина», — подумал Лёня и разинул рот от удивления.

Тем временем поезд замедлил ход. И внезапно пропали обрывки слов и мыслей. Наступила подлинная тишина. Но скоро разорвалась — возник до ужаса знакомый голос комментатора:

— Господа! Требую внимания! Рад сообщить, что мы приближаемся к «Аду ничтожных душ». Будьте готовы те, кто предназначен к выходу.

На этот раз тон его указаний был довольно миролюбивый.

Лёня увидел в окне некие призрачные очертания, возможно обитателей, напоминающие безысходное сновидение, которому нет конца.

Было ощущение, что все это пространство наполнено еле видимыми существами, несущимися в вихре полоумной и даже в чем-то сумасшедшей суеты. И все это тонуло в тумане безбрежной тупости и скуки и возникающего откуда ни возьмись беспощадного и нелепого страдания.

Лёня тихонько взвыл, подумав о том, что обитателям этого мира, как бы они ни суетились, спешить, собственно говоря, некуда.

Поезд остановился, двери открылись.

— Прошу! — сухо отреагировал комментатор.

И «предназначенные» — их было страшно много, разнообразных — толпой вываливались из вагонов поезда, точно влекомые незнаемой мистической силой.

Но другие оставались недвижимы, мистическое дуновение не касалось их. «Не заметили, и слава Богу», — шепнул кто-то на ухо Лене.

Одинцов прилип к окну. «Батюшки, сколько их!» — хрюкнув, вскрикнул он.

Народу оказалось гораздо больше, чем на предыдущей станции. Из вагонов еще продолжали высыпаться люди. Весьма разные, иностранцы, местные господа и товарищи, коммерсанты и домохозяйки, толстые и тонкие, важные и тихие — все оказались тут.

Но Леню смутили торжественные звуки. Нет, он не ошибся: прибывающих встречали с музыкой. Правда, была она до одурения невразумительна на слух. Лёне показалось даже, что ревел какой-то потусторонний мамонт. Но на самом деле у Лени просто сдали нервы. В аду ничтожных душ мамонты не водились. Лёня задергался, пытаясь заткнуть себе уши. Но музыка внезапно стихла, и Одинцов опять прильнул к окну.

Картина за окном неожиданно вызвала у него немыслимую скуку, и суета этого ада спровоцировала у него поистине загробную зевоту, которую невозможно было сдержать.

В то же время картина мироздания за окном вызывала ужас. Ужас трудно совместить с зевотой — но в ином мире все это совмещалось.

Лёня отпрянул внутрь вагона и тут же спрятался в своем купе под нижнюю койку. Он оказался в подобии надежного сундука. Потом пугливо высунул голову. К его обалдению человек на соседней койке проснулся, помрачнел, укусил себя в руку и опять закрыл глаза. Жирный его живот оказался оголенным и выделялся словно ночной горшок. Лёня плюнул и изумленный своим поступком выскочил в коридор.

Двери почти всех купе были открыты, и народу явно поубавилось.

Поезд несся дальше — вперед, вперед, к неописуемому!

Минут через пять снова заголосил комментатор.

— Дамы и господа! Со смешанным чувством страха и душевного облегчения спешу объявить нашу следующую остановку. Она называется: «Рассеянные во Вселенной». Готовьтесь, дорогие мои.

И тут же по вагону забегала девица с распущенными волосами, и к тому же грязная и шумная до бреда. Коридор был почти пуст. Она подскочила к Лёне и странно прохихикала ему в лицо:

— А ты не мертвый?.. Не мертвый?

Лёня испугался (а вдруг и в самом деле мертвый) и вскрикнул, отшатнувшись.

— А, дрожишь!.. Значит, живой или хочешь жить, если мертвый!.. А то у нас тут много покойников развелось! — и с этими словами девочка сама отшатнулась от Лени, словно жить с покойниками как-то веселее, чем быть с живыми.

Высунулась откуда-то совсем потерявшая голову проводница и погрозила кулаком в пустоту. Потом скрылась. «Видимо, навсегда», — подумал Лёня, почему-то успокоился и стал смотреть в окно. Через минуту холодок прошел по нижней части живота. Там, за окном, ничего не было, кроме безграничного звездного неба. «Неужели туда? — скользнула Ленина мысль. — Не хочу! Не хочу! Тем более навсегда!»

В коридор стали высыпать люди.

Сначала пассажиры как пассажиры, а потом!.. С одной стороны, конечно, человеки, а с другой… Лёня провидел в них зачатки иных, неведомых существ. Одинцов пощупал себя самого, в страхе, что и он уже тот, и сладостно застонал: нет, пока еще не тот.

Зато в пассажирах все настойчивей и исступленней проглядывали иные, далекие от людей твари, иногда дурашливые и даже задушевные, порой, наоборот, отпугивающие или небывало-потаенные.

К Лёне подошел человечек с глупо-добродушным выражением лица. Словно он уже превратился в некую мымру.