Книга Клуб интеллигентов - Антанас Пакальнис

батюшка, не спорьте. Я про вас не говорю, а другие отпускают. Вот у нас после войны был тут бандит Бизас, тот сам бахвалился: «При немцах стрелял — получил отпущение грехов, теперь стреляю — и теперь получу. Сам епископ нас благословил».

Тут настоятель опрокинул рюмку без очереди и даже закусить забыл.

— А, это нечто другое, — он выставил ладони, защищаясь. — Это уже политика. Я в политику не суюсь. Были, разумеется, ксендзы, которые, так сказать, впутались. Кто без греха... А сам-то, брат, так уж и любишь ближнего своего, как самого себя, а?

— Согрешил и я разок, батюшка. Подшиб соседу ногу. Колом хрястнул. За потравленные бураки.

— Вот видишь, до чего безбожие доводит.

— Ну нет, батюшка, я тогда твердо верил. И исповедовался, и отпущение получил.

— Зачем же сейчас вспоминаешь, коли господь давно простил?

— Так ведь тот сосед и теперь еще прихрамывает.

«Философ, сатана! — смекнул ксендз. — Надо менять разговор».

Но разговор повел сам Балтрамеюс. Уплетая сычуг, он заметил:

— Сычуг хорош, но, простите, настоятель, не пятница ли сегодня?

— Эх, угляди тут! Видать, бабы прозевали. Поленились рыбы достать. Но ничего, теперь не средневековье. За ваше здоровье!

Когда молодая экономка ксендза вновь показалась в комнате, Балтрус осмелел и спросил:

— Разве епископ не запрещает таким молодым в клебонии прислуживать?

— А в вас, вижу, бес сидит, — хитро усмехнулся настоятель. — Не запрещает. Это, так сказать, для закалки. Видя перед собой такую каждый день, привыкаешь, и грешные мысли не появляются. С другой стороны, теперь опять же не средневековье.

— Был слух, папа обещает ксендзам и жен разрешить. Правда ли это?

— Ну, это уж как бог даст. Возможно, и разрешит. Теперь иные времена. Но знаешь, брат, встречаются еще дурни, которые боятся женщин пуще черта. Один мой знакомый ксендзик стыдился даже своего, с позволения сказать, срама и из-за этого злословил о боге: спасибо, мол, господи, что сотворил меня, но неужто нельзя было обойтись без этой непристойной части тела...

Оба расхохотались, но углубляться далее в сверхъестественную святость этого ксендзика постеснялись. Разговор неожиданно свернул на папство. И туг выяснилось, что Балтрамеюс сомневается в его непогрешимости.

— Вот, — молвил Балтрус, — благословлял папа Гитлера, а тот войну проиграл. Выходит, что ошибся святой отец.

— Но, милейший, ведь божьим промыслом его ошибка исправлена...

— Да неизвестно, довелось ли бы ту ошибку исправить, если бы Гитлер выиграл...

— Ах и шутник же вы!

Кисло улыбнувшись, батюшка подумал про себя: «Как ужасно закоснел старик! Тяжко будет с ним договориться». И даже пожалел, что связался с этим колхозником. Но ведь никто не слышит. Обойдется.

А Балтрус, разойдясь, продолжал выкладывать свои премудрости:

— Вот теперь, возможно, человек скоро на Луну полетит, а раньше духовенство за одни только подобные мысли на кострах сжигало.

— Это прежде было. Теперь не средневековье. За это бог человека возвысил, дал ему разум.

— Тут-то уж господь маху дал. Дело в том, что чем человек просвещеннее, тем он от бога дальше. Мы вот, мужички, еще кое-как верим, а верующего ученого с трудом сыщешь.

— Ну, ну, не говорите. Верят и образованные.

— Такая уж у них и вера. Мертвая. Исповедуются, слышал я, по телефону, проповеди с магнитофона слушают. А правда ли, что папа определил архангела Гавриила попечителем телевидения?

— Ну и любопытны же вы. Правда, этот архангел теперь опекает телефон и телевидение. Это святые дела, созданные с ведома бога. Почему же ими не воспользоваться?

— Мне такие дела тоже по душе. Только все кажется, не святые они, не божье это дело, и баста.

— Вам, как я вижу, веры недостает. Атеисты вас глубоко совратили. Поспешите исповедаться, не то душу загубите.

— А если я не верю в загробный мир? — неожиданно изрек Балтрамеюс. — Будет ли исповедь истинна?

Батюшка даже назад откинулся. «Вот чертово отродье, что ему ответить? Черт его дери, пусть не верит, лишь бы исповедался, да с амвона можно было бы огласить. Вот в чем главное». И батюшка совсем по-отечески молвил:

— Знаешь, Балтрамеюс, что касается загробной жизни — это не смертный грех. Англикане вот тоже преисподней не признают.

— Выходит, что теперь вроде и бог новый. Либерал, как говорят политики.

— Не бог, времена другие, друг любезный.

— Так, авось, потом и исповедаться не потребуется? Все равно к тому времени всех грехов не припомнишь, забудешь. Черти над этим смеяться будут.

— В будущем, Балтрамеюс, возможно, и не потребуется. Хватит того, что о грехах будешь сожалеть. Но теперь еще надо. Без исповеди нельзя.

И батюшка спросил о том, что все время его будоражило:

— Так когда же ты думаешь свои грехи ко мне принести? Долго только не мешкай, не мучай душу. Обдумай все хорошенько и приходи.

На это Балтрус бойко откликнулся:

— Я уже все обдумал, духовный отец: подожду, думаю, полной демократии. Когда не будет ни преисподней, ни рая, ни исповеди, ни молитв. Я думаю, дождусь. Теперь ведь не средневековье, не правда ли, батюшка настоятель?

Батюшка более не спорил: возможно, лишился речи, быть может, не нашел что сказать в ответ, а может быть, был согласен с мнением Балтрамеюса. Кто его знает...

СТАРИК-СТАРЬЕВЩИК

Как, каким образом колхозник Викрутис очутился за Атлантикой — не знает никто. Но он, прижав руку к сердцу, утверждает, что в той стороне побывал, — и все тут. Многие словам его доверяют. Не верит и не хочет их слышать только старый колхозный интеллигент ветеринар Шнибждукас. Заслышав рассказ Викрутиса о путешествии в заморские края, Шнибждукас, краснея от стыда, пускается наутек, с глаз долой. Дело в том, что сам-то он всем уши прожужжал про тот долларовый рай, про те златые горы, что, мол, там и хлеб прямо на тротуарах растет. А в колхозе Шнибждукасу все неладно: и хлеб в глотку не лезет, и водка через меру горчит, и мясо слишком жесткое; сало чересчур жирное, молоко больно жидкое; и погода вообще сплошь дожди, зимой холодно, летом жарко и т. д. А главное — к власти душа не лежит, не настоящая она. А вот там, мол,