Книга Ментальная карта и национальный миф - Виталий Владимирович Аверьянов

таких мечтателей: Митька Ермаков («Сильные идут дальше»), Моня Квасов («Упорный»), Андрей Ерин («Микроскоп»), Бронька Пупков («Мильпардон Мадам»). У каждого из них есть свой «пунктик», некая искра, которая озаряет и согревает их душу. И это всегда – мечта. Иногда чудаковатость чудика проявляется лишь в каком-то патетическом моменте, мгновении – таков ночной выстрел ветеринара Козулина («Даешь сердце»), которым он разбудил соседей, но на самом деле – салютовал научно-медицинскому достижению. Есть и совсем безобидные мечтатели, которые просто любят поразмышлять и посозерцать в одиночестве, как Алеша Бесконвойный – в бане. Но в потенциале мечта чудика может обернуться и манией величия, манией изобретательства, назойливым графоманством, которым чудик способен досаждать разным гражданам и учреждениям, наконец, манией правдорубства и воинствующей борьбы за свой идеал.

(Все мы сталкиваемся с такими озабоченными изобретателями, графоманами и идеалистами. Редакторы СМИ прекрасно знают, какую огромную почту посылают тысячи людей в редакции в поисках правды и признания своих талантов – это те «корзинные» письма, в которых нередко можно встретить послания от самых патологических чудиков. Однако, как бы к ним ни относиться, это люди, у которых болит душа.)

Есть и злобные, и агрессивные чудики. Таков Капустин в рассказе «Срезал», хобби которого – унижать достоинство приезжих интеллигентов в глазах местных мужиков. Спиридон Расторгуев в рассказе «Сураз» готов убить своего обидчика, но при этом он крайне не адекватен в отношении своей обиды на мужа, защищающего честь жены, и в итоге Спиридон кончает с собой.

В кино Шукшина мы видим еще более пластичные выражения типажа. В фильме «Живет такой парень» главный герой Паша Колокольников ищет идеал женщины и в поисках этого идеала, своей мечты вполне способен обидеть реальную женщину (обличая ее пошлость, то есть несоответствие своему идеалу). В то же время он способен и к доброму делу, и даже к подвигу – что гармонирует с его мечтательностью.

В фильме «Ваш сын и брат» Степан Воеводин совершает побег из тюрьмы, не дождавшись нескольких месяцев до официального освобождения. «Понимаешь, меня сны замучили», – объясняет он недоумевающему участковому. И только когда Степан видит горе своих близких, до него доходит, какую глупость он совершил и какую боль им причиняет.

В «Калине красной» освободившийся из заключения Егор Прокудин, не желая общаться с начальством (дамой-следователем), отказывается работать на чистой работе шофера и предпочитает трактор. «У меня просто не хватает… Процентов 40…» – объясняет он свое решение председателю колхоза. Егор не видит для себя будущего в уголовном мире, но и мир крестьянский, мир народной жизни для него труднодостижим, он пытается вернуться в него с каким-то невероятным надрывом души.

Этих героев нельзя назвать неадекватными, они, как правило, и достаточно ловкие, и достаточно смелые люди. Однако у них действительно «не хватает» – в каждом из них по-разному ощущается острый дефицит жизненного смысла, дефицит «праздника» в его метафизическом (а не банальном) измерении. Мечта приобретает оттенок тоски, которую трудно вынести.

Чудики отличаются от других людей острым нежеланием смиряться с этим дефицитом подлинности, с усредненностью. Шукшинские чудики – это люди с ярко выраженной вертикальной ориентацией, они мечтают о лучшем и высшем, их душа болит, они сострадают другим и страдают сами. И даже если их жизнь внешне благополучна, они все равно найдут тему и почву для страдания, для поиска, для выхода за пределы обыденности[39].

В сущности, это не что иное, как бытовой, народный, наивный вариант того же архетипа, который порождает и юродство. Имя этому архетипу – неприятие теплохладности мира. Я бы не стал называть это максимализмом или радикализмом. Скорее, это склонность к полярности, бегство от середины и «общего места». Поэтому чудики – это младшие братья блаженных-юродивых. Русский народ любит и жалеет их, надеется на то что хотя бы некоторые из них все-таки реализуются, и, возможно, прозревает в них потенциальных сказочных «дураков», которым написано на роду преобразиться в «царевичей».

Н.С. Лесков считается бесспорным знатоком народных характеров, народного быта и языка. В этом смысле у Лескова как выразителя национальной души XIX века диапазон типажей, имеющих отношение к нашей теме, шире. Даже если вынести за скобки его «житийные» повести и оставить только народных праведников и разнообразных «чудаков», мы увидим там типы, близкие либо кардинально приближающиеся к святости. Встречаются, конечно, и случаи несчастных чудаков («Овцебык»), и даже изуверские случаи («Леди Макбет Мценского уезда» – как скучающая купчиха, дошедшая из-за своей патологической любви до «юродства в душегубстве»).

Тем не менее Лесков по праву может считаться певцом русского праведника, давшим не два-три развернутых образа (как, например, Достоевский либо Толстой), а целую их галерею. Лесков широко раскрывает тип религиозного праведника в его конфликте с социумом («Инженеры-бессребреники», «Кадетский монастырь»), показывает и контраст по отношению к окружающим людям. Причем зачастую праведник страдает за ближних в достаточно абсурдной манере («Человек на часах», «Дурачок»).

Главной находкой и откровением Лескова стали «странные праведники», о которых литературовед Лев Аннинский заметил: лесковский праведник «безмерен, несоразмерен, несообразен». «Они все у Лескова причудливы. Блаженные и блажные. Все скручены реальностью, деформированы ею. Все – подчеркнуто своеобычны, самобытны, ни на кого не похожи. Они выламываются из “мира”, хотя, казалось бы, служат миру – миру людей, смеющихся над ними. Их кротость становится вызовом, демонстрацией, скандальным укором. Бунтом». И далее Аннинский прямо называет эти типы «юродивыми»[40].

Однако причудливость не означает их нереалистичности – совсем наоборот, эти типы гораздо полнокровнее, живее многих «канонических» образов праведности. По выражению языковеда Владимира Елистратова, эти персонажи обладают целым арсеналом, мягко говоря, недостатков, которые никак не делают из них «абсолютных», «пробирочных», «ходульных» праведников. Люди остаются людьми – в этом великая правда Лескова.

Сам Лесков дает своим «странным праведникам» следующее определение: «Какие люди на Руси бывают неимоверные!» («Несмертельный Голован»). Большинство героев у Лескова идут к праведности нелинейным, сложнейшим путем, неочевидны в своей праведности, парадоксальны. Весьма пластично передана идея преломления образа праведника в детском сознании в рассказе «Зверь», где само обнаружение праведника становится чем-то вроде сюрприза для читателя. В повести «На краю света» Лесков показывает, что праведность и самоотверженность встречаются повсюду, и у инородцев. Тем самым писатель дает один из лучших образцов русского всеприятия: архиерей-миссионер, столкнувшись с подвигом некрещеного аборигена, спрашивает у него, почему он так поступил. Ответ прост: «Хозяин, что смотрит сверху, все видит, – и я не мог поступить дурно». На что владыка ответил: «Ну, брат, однако и ты от Царствия Небесного недалеко ходишь».

Пронзительный тип деревенского праведника, которого в народе называли дурачком, дан в рассказе «Дурачок».