Книга Школа строгого режима, или Любовь цвета юности - Наталья Штурм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наши классы были единственными в своем роде – литература, искусство, мастерство актера, сценическая речь, сцендвижение и музыка. Для гуманитария такая учеба – счастье. По идее – да.
Но наша математичка считала иначе…
На первом же собрании Агриппина Федоровна попросила комсорга назначить дату принятия в комсомол новых кандидатур.
В список внесли меня. В классе оставалось всего четверо некомсомольцев.
Комсомолка со стажем Настюха «гоняла» меня по уставу с завальными вопросами:
– Что такое демократический централизм?
– Настюх, а прокатит, если вместо этого я про партийную организацию и партийную литературу расскажу? Как ты про Бойля и Мариотта? Ну не успею я про централизм вызубрить!
– Без комсомола в институт не примут, – пугала Настя. – Запомни хотя бы, на чем они сыпать любят. Отвечай – сколько стоит Устав ВЛКСМ?
– Пять копеек…
– Ответ неправильный. Он бесценен!
Перед собранием в класс вошел Соломон.
– Ребята! Надеюсь, вы сегодня будете объективны и не станете превращать важное общественное мероприятие в сведение счетов.
Сказав это, он мимоходом взглянул на Аню Сурову. Все знали о нашем с ней конфликте. Знаменитая геркулесовая каша стала символом чести и достоинства.
Аня Сурова сидела на своем месте вся красная, как знамя. Она готовилась меня уничтожить.
У Соломона начинался урок, и он не смог присутствовать на собрании. Зато в класс пришла Агриппина Федоровна и села на учительское место. Как прокуратор Иудеи.
– Я думаю, по поводу трех кандидатур у нас не возникнет никаких противоречий, – лояльно подытожила она.
Класс равнодушно прогудел.
– А вот по поводу Шумской я хотела бы поговорить отдельно… – Она постучала карандашом по столу и многозначительно оглядела класс. – Кто хочет выступить?
Угадайте, кто поднялся? Конечно, Аня Сурова.
– Я считаю, – начала она «пионерским» голосом, – что Шумская недостойна называться комсомолкой. Она подрывает дисциплину в классе, дерется с учениками и подбивает других учащихся плохо себя вести. Я как комсорг класса категорически против принятия Шумской в комсомол.
Класс эмоционально загалдел. Каждый выражал свое мнение с места, поэтому ничего нельзя было разобрать.
Слово взял Борис.
– Господа! Граждане и гражданки! – начал он речь, как всегда, с ироничной ухмылочкой. – Для чего мы с вами здесь собрались? Принять человека в комсомол или устроить судилище? Учится Шумская нормально, по профилирующим предметам отлично. Да, у нее плохая успеваемость по алгебре и геометрии, но разве это повод для того, чтобы не принимать ее в комсомол? Как человек она… лично мне она симпатична. Честная, открытая, веселая. Разве не такой должна быть комсомолка?
– Ты, Боречка, ездил с нами на теплоходе? Не ездил! Тогда сиди и молчи! – повысила голос Аня Сурова, чтобы перекричать бурлящий класс. – Твоя Шумская, между прочим, сорвала экскурсию, сама чуть не утонула и девчонок подбила с ней сбежать!
– Ну и что, девчонки сами, как я понимаю, были не прочь прогуляться. А насчет утонуть – она сама же себя и наказала. Кстати, если вы не забыли, на соревнованиях по плаванию Шумская завоевала третье место и отстояла честь школы! За что же ее теперь в комсомол не принимать? – продолжал бороться за меня Борис.
– Агриппина Федоровна! – обратилась Сурова прямо к классной. – Просто вы не знаете… вы отдыхали уже в каюте… а Шумская после отбоя распевала на палубе антисоветские частушки!
Класс затих.
– Так-так… – медленно произнесла Сова, оглядывая ребят. – Кто, кроме Ани, еще это слышал?
Тут со своего места вскочила возмущенная Вика и завопила:
– Никакие это не антисоветские частушки! Эти частушки, между прочим, по радио передают!
Я схватилась за голову, поняла, что все пропало. Лучше бы «умная» Вика молчала. Дернула ее нечистая вступиться за меня.
– Так какое радио передает ваши частушки? – ехидно переспросила Сурова.
– Какое… Я название точно не помню… По-моему, «Голос Америки»…
Класс охнул, а Сова скорбно закачала головой.
– Ну вот, докатились… То, что передают враждебные нам «голоса», мои ученики не только слушают, но еще и пропагандируют!
Вика поняла, что сболтнула лишнего, и «пошла грудью на амбразуру»:
– Я тоже пела эти частушки! Наказывайте тогда и меня.
– Ты, Виктория, и так уже наказана: мозгов-то у тебя немного… Но тебя уже приняли в комсомол в предыдущей школе, поэтому ты нас не интересуешь.
Вика сквозь слезы взглянула на меня и опустилась за парту.
– Так! Кто за то, чтобы не принимать Шумскую в комсомол? – строго спросила класс Аня Сурова.
Десять человек подняли руки и преданно смотрели на Агриппину.
– Кто за то, чтобы принять ее в комсомол?
Поднялось тоже десять рук, владельцы которых смотрели в парту.
– Ничья! – крикнул с места Борис. Он голосовал за меня.
Аня Сурова торжественно повернулась ко мне и злорадно сказала:
– Нет! Я еще не голосовала! Одиннадцать против десяти. Шумская, ты не достойна звания комсомолки!
Чувствовала я себя после собрания очень тухло. Месть есть месть. У Суровой был единственный шанс отомстить мне за кашу, и она его использовала. Обидно было не то, что с комсомолом «прокатили», – я туда особо и не рвалась. Взбесило показное судилище, устроенное по подобию парткомовских разборок. Муж изменил – в профком. Парня не поделили – из комсомола исключить. Подобные методы поощрялись и смаковались. Аккурат как в стихах Александра Галича про товарища Парамонову:
В общем, ладно, прихожу на собрание,
А дело было, как сейчас помню, первого,
Я, конечно, бюллетень взял заранее
И бумажку из диспансера нервного.
А Парамонова, гляжу, в новом шарфике,
А как увидела меня, вся стала красная,
У них первый был вопрос – свободу Африке!
А потом уж про меня – в части «разное».
Ну, как про Гану – все в буфет за сардельками,
Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами,
А как вызвали меня, то сник от робости,
А из зала мне кричат – давай подробности!
Все как есть, ну, прямо все как есть! Жаловаться некуда и не на кого. Комсорг всегда прав. Тем более, когда идет в одной упряжке с классной руководительницей. Остается на себя пенять… Что вот такая «недостойная комсомола» уродилась… Сама я за собой грехов не наблюдала – ну, может, один раз было, когда пришла на субботник без лопаты. Но это была моя самая большая провинность за всю пионерскую жизнь.
