Книга Другой - Юрий Мамлеев

— А вы посмотрите в правый угол картины, там лицо…

Алёна посмотрела и замерла. Картина, вообще-то говоря, изображала пляшущих монстров.

— Почему же вы, Алёна, изобразили меня? — взгляд Лохматова еще глубже помрачнел при этом. Алёна посмотрела на лицо в правом углу и вспотела от ужаса.

Там был единственный не пляшущий монстр. Крупным планом выделялось лицо, а туловище было скрыто в экзотических кустах. И вглядываясь в лицо Лохматова, Алёна четко уловила немыслимое сходство — и, главное, внутреннее сходство.

— Зачем же вы, Алёна, так? — медленно спросил Лохматов, встал и принялся тихо ходить по комнате.

Алёна не ответила, собираясь с духом. Лохматов положил ей свою тяжелую руку на плечо и сказал:

— Как вы угадали, что я такой? Я вам приснился?

Алёна отрицательно покачала головой. Лохматов подошел к ней.

— Нет, я вам приснился. Я вообще снюсь людям. Но вы забыли ваш сон, а потом он отразился в картине.

— Я никогда не пишу сны, — выдавила Алёна. — Во сне нет сути.

Лохматов захохотал.

— Оно верно, оно верно! Ты схватила за череп мою суть. Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!

— Это совпадение. Извините, — робко оправдывалась Алёна.

— Не притворяйся, Алёнушка. Думаешь, если ты мою суть открыла — значит, я тебя съем? Ничуть. Я человек дикий, но серьезный.

— Я это вижу, Трофим… — запнулась Алёна.

— Трофим Борисыч. Но давай-ка с тобой на ты. Раз ты мою суть видишь. Видишь, но не понимаешь. Да я и сам тоже не совсем понимаю…

Алёна тяжело вздохнула. «Похоже, кровью пока не пахнет. Но может быть еще хуже», — тут же подумала она.

Лицо в картине смотрело на нее. Алёна задумала эту картину совершенно иррационально: писалось и все. Краски играли, жили — и плясали те, которым положено лежать в гробу. Но именно «лицо» получилось иным. Алёну как ударило что-то в мозг, — и она увидела в своем сознании «лицо», скорее его выражение, бредовое, как галлюцинация дьявола. Впрочем, так ей показалось сначала. Потом это ощущение пропало. «Лицо» проявилось на полотне быстро, точно дурь. Алёна призналась тогда себе, что не понимает, что это за видение и что это за «лицо». Но вспомнила, что после завершения работы над «лицом» ей еще сильнее захотелось жить. Пляшущие типы показались ей уступающими по монстровости «лицу».

Лохматов смотрел на нее и улыбался.

— Вот вы какая, — сладко и смрадно проговорил он.

Алёна вздрогнула: «Неужели секс? Ну, конечно!». Лохматов присел в кресло. Он заметил испуг Алёны.

— Неужели ты думаешь, что я обижу или напьюсь крови создателя моего образа? — и Лохматов захохотал, похлопав себя по животу. — Иго-го… иго-го!

Алёна смутилась. А потом подумала, не кроется ли за этим «иго-го» что-нибудь парадоксальное и худшее, чем питие крови?

— Дочка, а тебя, может, накормить надо? Ты кушать хочешь? — и Лохматов посмотрел на нее ошалелыми, чуть налившимися кровью глазами.

— Нет, не надо, — прорвалось у Алёны и, не зная, что сказать, она вдруг ни с того ни с сего выпалила:

— А почему вы просто не купили картину.

Лохматов хохотнул.

— Привычка, дочка, привычка. И принцип. Дело-то для моих ребят пустяковое. Они и слона из зоопарка уведут, не то что картину. У меня ей будет покойно.

— Трофим Борисыч, вы…

Лохматов вдруг резко оборвал ее:

— Зови меня на ты. Я же сказал.

— Почему?

— Для душевности… Я вообще всех покойников на ты называю.

— Я не покойница, — с воодушевлением возразила Алёна.

— Извини. Ты совсем другое дело. Я тебя ни с кем не сравню, даже с покойницами.

Алёна поежилась.

— А о сексе, не волнуйся, не трону. У меня девок, как ведьм на шабаше. Мне не тело твое нужно. И вообще, не бойся меня. Страх — это тебе не брат родной ни здесь, ни на том свете.

— Это правда, Трофим? И меня не ждет ужас? — вдруг смело спросила Алёна и посмотрела Лохматову прямо в глаза.

— Ужас, он порой во мне живет, Алёна, — ошеломленно сказал Лохматов, так что Алёна похолодела. — Но я люблю ужас. В нем что-то живое, интересное копошится.

Он нажал кнопку под столом.

— А теперь иди спать. Тебя проводят.

глава 16

Алёна вошла в свою спальню — это была та же скромная комнатка, куда ее привели впервые. Только диван был разложен и постелена постель. Тут же раздался вежливый стук в дверь, и вошла Заблудова.

— Алёнушка, а я вам почитать на сон грядущий принесла, — зачарованно улыбаясь, сказала она. — Это мой дневничок.

И она положила на стол тетрадку.

— Не смущайтесь. Читайте. Для полного спокойствия запритесь изнутри. Там ключ. Спокойной ночи.

Алёна разделась, но не очень: боялась неожиданностей. Мысли не могли успокоиться. Отвращение к собственному телу, которое она старалась внушить себе, когда ее везли сюда, прошло. Тогда оно помогало ей преодолевать страх перед смертью: в конце концов, сбросить эту все равно обреченную оболочку — только и всего, — думала она тогда. Но теперь она самопотаенно почувствовала, что ее не будут убивать, — и это вернуло ощущение тела. «Не такое уж оно ненужное, красивое, кстати» — раздумывала она, позволяя себе нежиться в постели. Но теперь мысли о родителях, близких и о Вадиме не давали покоя. Ну, эту ночь — одну ночь и не заметят. Мало ли. Но дальше? Что делать, как дать знать? Мобильник у нее отобрали те биороботы. Надо завтра как-то деликатно поговорить об этом с Лохматовым. Не с Надей же Заблудовой.

И тогда Алёна вспомнила о дневнике: «Надо почитать».

Дневник Нади Заблудовой

11-го мая. Я отомщу всем за свою уязвимость. Жить трудно: то ли тебя задушат в безумно темном подъезде, то ли наступят на ногу в автобусе, то ли болезнь мерзко-жуткая прицепится. Но главное, что уязвима в принципе. Я уже не говорю о смерти и других обидах. Отомщу, отомщу, отомщу. Но как отомстить. До встречи с Ним возможностей было маловато. И кому мстить? Обывателю? Он сам забит. Правительству? До него не достанешь. И тогда я поняла: надо мстить кому попало. Кто подвернется под руку. Или на кого упадет глаз. А глаз у меня злой. Года три назад, когда в супермаркете одна тетка пнула меня своим задом — и как-то чересчур оскорбительно, я на нее с такой злобой посмотрела, что она испугалась. Сосредоточила волю и пожелала ей, гадине, провалиться в дерьмо. Но больше всего меня поразил напор и сила моей злобы. «Это же оружие», — подумала я и решила проследить, где живет эта баба. Выяснила, проследила, все узнала — рядом живет, в соседнем доме. Уточнила, как зовут. И что же? Узнаю — дня через четыре она сломала ногу, упав около помойки. Радость моя была бесконечна. Проверила силу моей злобы еще раз пять — и все удачно. Казалось, живи и радуйся. Кому завидуешь до истерики — мсти. Кто обидел — мсти. И так далее. И деньги не надо давать следователю, чтоб откупиться за преступление. Такое счастье — хоть пляши целыми днями. Но нет правды на земле. Загвоздка: чтоб получился результат, надо огромное напряжение воли. Или как атомный взрыв злобы внутри себя.