Книга Кровожадные сказки - Бернар Кирини

Симон, кажется, рад встрече, но узнает ли он нас? Мы расспрашиваем его о жизни в клинике, о восстановительных упражнениях и о том, чем он займется, когда лечение закончится. Вернется к музыке? Он задумывается, смотрит перед собой пустым взглядом. «Врачи сказали, что я был пианистом и играл джаз, но я ничего не помню. Я прослушал несколько дисков и должен сказать, что эта музыка меня не тронула. Сидя у инструмента, я чувствую себя никчемным дураком».

У Симона случаются короткие периоды «выпадений»; он устремляет взгляд в одну точку и не отвечает на вопросы. Очнувшись, смотрит на нас с печалью, словно жалеет, что больше собой не владеет. Нас это очень огорчает, хотя виду мы не показываем. Много раз мы переводим разговор на музыку, пытаемся напомнить мелодии, которые Симон играл до трагического происшествия. Неужели он не помнит «Нефертити», «Биг Ник» и «Мое глупое сердце»? Как можно было забыть «Все происходит со мной», тему, которую он так любил, что во время исполнения мурлыкал себе под нос слова? Мы насвистываем «Павлинов» — ее он объявил прекраснейшей в мире и исполнял в конце любого концерта. Все тщетно. Симон растерян и смущен, не может подхватить, грустно качает головой и отворачивается к окну.

Доктор Шоссар подает нам знак — пора уходить, Симон должен отдохнуть. Мы прощаемся с печалью в душе, пожимаем ему руку, думая о сыгранных этими пальцами нотах, о навеки утраченных импровизациях. Мы делимся чувствами с Шоссаром, и он пытается нас подбодрить: «Травмы Симона не фатальны, возможно, однажды он снова сможет играть. Не так, как прежде — руки серьезно пострадали, — но публику взволновать сумеет». Мы благодарим Шоссара, собираемся уходить и вдруг слышим из палаты мелодию — это «Павлины». Кидаемся туда: сосед Симона напевает и улыбается, а бывший пианист стоит у окна, задумчиво смотрит на небо и никак не реагирует.

Воспоминания наемного убийцы Перевод Е. Клоковой

I. Скука

Один из самых странных за всю карьеру контрактов предложил мне сорокавосьмилетний банкир, деливший жизнь между Парижем и домом в Провансе. Нас свел один из его коллег, швейцарский страховщик, на которого я когда-то работал. Мы встретились в кафе, в I округе. Он достал из кожаного портфеля запечатанный конверт с данными на мишень (имя и фамилия, постоянное место жительства, профессия, привычки, слабости) и фотографии, протянул мне, но попросил не открывать при нем. Я изложил свои условия, и он согласился без малейших колебаний, хоть и нервничал, подобно всем новым клиентам. Я заметил в нем этакое детское возбуждение, словно он воспринимал убийство как игру. Я подчеркнул, что наш контракт не имеет обратной силы, и он заверил, что принял решение совершенно осознанно и хорошо понимает, что делает. Я закончил разговор, объяснив, что снова войду с ним в контакт, только выполнив работу.

Вернувшись домой, я распечатал конверт и нашел внутри листок с данными и двенадцать фотографий. Сначала я решил, что произошла ошибка: со снимков на меня смотрело лицо заказчика. Приложенное к листку письмо все объяснило.

Мсье!

Думаю, вам не составит никакого труда опознать жертву. Исполните поручение, убейте его без малейших колебаний. Я мог бы этим ограничиться, но, думаю, мои побуждения вряд ли вам ясны, так что позволю себе дать некоторые пояснения.

Как вы уже поняли, я человек успешный. Не из числа сильных мира сего, но вполне обеспеченный. Большинство ровесников охотно поменялись бы со мной местами.

И все же… все же я не чувствую удовлетворения. Счастлив ли я? Нет. Жизнь всегда мне улыбалась, но в ней не было остроты, я получал удовольствие, но не рисковал. Мне не хватает ощущения игры. Не прошел ли я мимо того, что есть в жизни возбуждающего? Полагаю, вы бы меня поняли, выявили мою проблему, даже если бы и не осознали всей ее глубины: скука.

Вот что меня к вам привело. Хочу, ложась спать, думать не только о том, какая завтра будет погода и смогу ли я поиграть в гольф. У меня есть мечта: бояться закрыть глаза из страха быть убитым во сне. Жить с ощущением опасности. Подставляться под ваши пули. Короче говоря, добавить жизни остроты.

Итак, я прошу вас убить меня, вернее, попытаться: такой будет ваша часть контракта, я же попытаюсь выжить. Не сомневаюсь, что вы выиграете эту партию, вы — мастер своего дела и хитрец. Будьте честны и добросовестны, ибо мое удовольствие напрямую зависит от вашего усердия. Погрузите меня в атмосферу страха, не давайте мне передышки. Напугайте меня.

Я хочу, чтобы вы очень постарались, поэтому ваш гонорар будет напрямую зависеть от ваших успехов. Сегодня в полночь начинается обратный отсчет. Если убьете меня в течение десяти дней, получите вдесятеро больше назначенной цены. Еще через десять дней коэффициент снизится до восьми, потом до шести, до четырех и так до упора. Через два месяца вы получите за мою смерть только первоначально назначенный гонорар, что огорчит и разочарует нас обоих. (Свяжитесь с моим нотариусом, он имеет все полномочия и оплатит ваши накладные расходы.)

Думаю, теперь все сказано. Отныне наши судьбы связаны. Я сделаю все, чтобы осложнить задачу, но опыт легко позволит вам перехитрить меня. Вы найдете в конверте необходимые данные; гарантирую, что они точны, — можете положиться на мое слово. Какие у меня шансы? Я знаю, что на меня охотятся, знаю кто и зачем; но вы ведь наверняка ликвидировали других в подобных обстоятельствах, не так ли?

Когда вы закончите читать это письмо, я уже пущусь в бега. Я трепещу от мысли, что вы очень скоро станете моей тенью. Увидимся по разные стороны летящей пули.

Прощайте.

Ситуация была из ряда вон выходящая, я не знал, что и думать. Мой клиент решил покончить с собой с помощью наемного убийцы. Жест был щегольской: банкир знал, что расклад сил не в его пользу, и все-таки затеял игру. Превращение убийства в спортивный поединок не слишком мне нравилось, но оригинальность затеи прогнала последние сомнения: я решил отнестись к заказу с привычной тщательностью и профессионализмом.

Буду честен: он оказался очень плохим беглецом. Пересек полконтинента, оставляя за собой такие заметные следы, как Мальчик-с-пальчик, бросавший за спину камешки. Наутро третьего дня я настиг его в Австрии, в гостиничном номере, — он даже не потрудился задернуть шторы. Я удобно устроился на крыше здания напротив и направил на него винтовку. Нас разделяли тридцать метров: восьмилетний ребенок без труда попал бы ему в сердце из пугача. Внезапно меня одолели сомнения: не слишком ли это жестоко — покончить с ним одним выстрелом? Меня растрогало удовольствие, которое он, судя по всему, получал от своей эскапады, я улыбался, вспоминая бойскаутские приемчики, которые он пускал в ход, пытаясь запутать следы; мне показалось несправедливым так сразу задуть свечу.

Но контракт есть контракт, и оттягивать убийство было все равно что признать клиента второсортным соперником и тем самым унизить его. Я выстрелил ему прямо в лоб и стер следы своего пребывания на крыше так же тщательно, как если бы ликвидировал лидера преступной группировки. Я послал на похороны венок с укрепленной в центре клепсидрой без воды, поскольку время для него перестало существовать: как он и хотел, остановила обратный отсчет незыблемая вечная Смерть.