Книга Обитель милосердия (сборник) - Семён Данилюк

— Попробую, — в тон ему согласилась Рыкова. — Но только сейчас у меня оснований для задержания Воробьева нет, и я свою шею под незаконное задержание подставлять не буду.

— Страхуешься?!

— Здоровый инстинкт самосохранения.

— Слушай, ты часом не ошиблась призванием? Тебе бы в адвокаты. Ты что, не понимаешь? В поселке появился не-од-нократно! — Гордеев уже не произносил слова, а чеканил их по слогам, — су-ди-мый за кражи Воробьев, и тут же полетел магазин. Мы ж все другие версии вместе отработали.

— А обыск ничего не дал.

Велин издевательски хмыкнул. Гордеев сдвинул узел мешавшего ему галстука:

— Что ж он, фраер, что ли, краденое домой тащить? Припрятал где-то.

— Вот найдешь, тогда обещаю: задержу. При всех обещаю, — Рыкова с чувством стукнула себя кулачком по груди.

— Хо-хо-хо! — раздельно гоготнул Велин. Он даже руки на животе сложил, демонстрируя муки от хохота. Рыкову, как и вообще всякую некрасивую женщину, он не терпел.

— Так некого задерживать будет! За Воробьем пять судимостей. — Для наглядности Гордеев показал раздвинутую пятерню. — С шестой ходкой он будет признан особо опасным рецидивистом. И, между прочим, отлично это знает. Поэтому, как только гуманная наша Татьяна Геннадьевна, оберегающая закон от негодяев из уголовного розыска, его с извинениями отпустит, благодарный Воробышек тут же расправит крылышки и полетит бомбить магазины в другое место. И дай бог, чтоб его не пришлось объявлять во всесоюзный розыск.

Рыкова задумчиво принялась выстукивать что-то на косяке двери.

— Ну, ты что, в самом деле, зэка этого пожалела? — уловил ее неуверенность Гордеев.

— Его?! — та аж вскрикнула в негодовании.

— Так задержи! — поспешно поддержал начальника Велин. — А мы тебе за эти три дня доказательства для ареста накопаем.

— Уж ты, пожалуй, накопаешь, — фыркнула Рыкова, и это было ее местью за дерзкое хохотание.

— Да нельзя такого кита не задерживать! — Возмущенный Велин даже схватился за свои густые волосы и слегка их поворошил. — Вон молодой дежурный, и тот тебе скажет.

Танков почувствовал себя неловким зрителем в цирке, которого расшалившийся клоун вдруг потащил из первого ряда на манеж.

— В самом деле, Татьяна Геннадьевна, — пробормотал он.

— Как же отпускать? Если вы и сами считаете, что это он. Ведь преступник же.

— Ты-то еще, цыпленок… — Разгорячившаяся Рыкова развернулась к Танкову, но, посмотрев на его разом сморщившееся лицо, продолжать не стала. — Словом, так, Гордеев. Хочешь задерживать, делай это сам. А я с прокуратурой в объяснительные записки играть больше не намерена. С меня хватит — наигралась.

— Оно конечно. — Гордеев больше не скрывал презрения. — В сторонке отсидеться спокойней.

— Если у вас ко мне больше ничего нет, я пойду. Мне еще обвинительное заключение по наезду надо отпечатать, — круто развернувшись, Рыкова зацокала по коридору в обратном направлении.

— Вот ведьма!.. — полоснул ей вслед Гордеев, не слишком регулируя тембр голоса. — Чистюли! Крысы конторские! Как раскрывать, так их нет. А вот помешать, так откуда кто берется! Закон, закон! Используют как ширму для безделья. А закон для одного существует: чтоб общество от таких вот Воробышков защищать. И если я Воробья посажу, так этим нашему обществу окажу неоценимую услугу, а стало быть, действия мои на благо закона и вполне ему соответствуют. Подведя такую роскошную идеологическую базу под принятое решение, Гордеев успокоился.

— Велин! Тащи сюда эту контру!

И вот в сопровождении Велина и шофера — милиционера Игнатьева в дежурную часть вошел невысокого росточка пьяненький и веселенький мужичонка с могучей бородавкой на правой ноздре — гроза сельповских магазинов Юрка Воробьев.

— Чего делать-то будем, Юра? — Доброжелательный Гордеев находился в явном затруднении.

— А чего такое случилось, Юрий Алексеевич? — Воробей на глазах расстроился.

— Придется тебя сажать. Как считаешь?

— А почему ж не посадить? Воля ваша: надо — сажайте.

— Ты ж умный мужик, тёзка! Так чего ж ломаешься? Попался — будь мужчиной, имей смелость признаться.

Танков заметил, как Воробьев, явно удивленный таким грубым ходом, но не желавший, видно, ссориться с Гордеевым, удержался от насмешливого ответа.

— Я, Юрий Алексеевич, трусом с детства был, — стесняясь, признался он. — Чего уж теперь с этим поделаешь?

— А вот это ты видел? — Велин успел притащить Уголовный кодекс и натренированной рукой распахнул его перед Воробьевым. — Смотри статью. Чистосердечное признание есть обстоятельство, смягчающее вину. Черным по белому. Пиши, пока не поздно, явку с повинной. Глядишь, на суде пару лет скинут.

На этот раз Воробьев сдерживать ядовитую свою натуру не стал.

— И где это вы, Юрий Алексеевич, таких малахольных набираете? — посочувствовал он. — Да ему если только кражу пончиков в школьном буфете доверить. Там пацаны очень эту книжку уважают.

Уязвленный Велин, угрожающе насупившись, двинулся к доставленному, однако Гордеев движением плеча отодвинул подчиненного.

— Ты в самом деле думай маленько, кому чего говорить, — сказал он неодобрительно. — Да Юрку сколько раз сажали, столько статью эту зачитывали. Верно я говорю? Велинский промах Гордеев поспешил использовать для укрепления контакта с подозреваемым.

— Приятно иметь дело с умным человеком, — осторожно потрогал наживку Воробей.

— И когда ты только, Велин, работать научишься? Ко всем без разбору со своими приемчиками. В людях надо разбираться. А то только по бабам силен, — непедагогично отчитал начальник угро своего опера. Нахохлившийся Воробей удовлетворенно кивал головой.

— Вот что, Юра. — Добившись, что тот расслабился, Гордеев тут же заложил вираж для новой атаки. — Кодекс я тебе читать не буду. Ты его и так наизусть знаешь. И свободу за признание не обещаю — у тебя теперь ее долго не будет. Зато другое обещаю твердо: признаёшься, даёшь явку с повинной — будет и по изолятору, и по зоне все как надо. Ну, ты понял. Идешь в непризнанку — на меня не обижайся.

— Зачем же так, ребром-то? — забеспокоился Воробей. — У вас свой интерес, у меня свой. Чего уж так-то?

— Ты меня давно знаешь? — Гордеев подобрался. Воробьёв настороженно пожал плечами. — Сколько у тебя ходок было?

— Чего спрашиваешь? Пять. Последняя твоя.

— Врал я тебе когда?

Воробей молчал. Молчал и Гордеев. Танков, подавшись вперед, впитывал в себя весь этот разговор, внимательно наблюдая за обоими.

— Так я тебе обещаю, — не дождавшись ответа, Гордеев говорил теперь, методично ужесточая голос. — Или признанка, или вывернусь, но доказательства для ареста добуду. Понял ты меня? Но тогда уж буду строг! — Гордеев постучал пальцем по столу. — Три минуты на размышление! — Он демонстративно посмотрел на часы, мягко, доброжелательно, как-то даже по-домашнему добавил: — Думай, Юра. — И вышел в коридор.