Книга Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

Третьи историки, называющиеся историками культуры, следуя попути, проложенному общими историками, признающими иногда писателей и дамсилами, производящими события, еще совершенно иначе понимают эту силу. Они видятее в так называемой культуре, в умственной деятельности.

Историки культуры совершенно последовательны по отношению ксвоим родоначальникам, — общим историкам, ибо если исторические события можнообъяснить тем, что некоторые люди так-то и так-то относились друг к другу, топочему не объяснять их тем, что такие-то люди писали такие-то книжки? Этиисторики из всего огромного числа признаков, сопровождающих всякое живоеявление, выбирают признак умственной деятельности и говорят, что этот признакесть причина. Но, несмотря на все их старания показать, что причина событиялежала в умственной деятельности, только с большой уступчивостью можносогласиться с тем, что между умственной деятельностью и движением народов естьчто-то общее, но уже ни в каком случае нельзя допустить, чтобы умственнаядеятельность руководила деятельностью людей, ибо такие явления, как жесточайшиеубийства французской революции, вытекающие из проповедей о равенстве человека,и злейшие войны и казни, вытекающие из проповеди о любви, не подтверждают этогопредположения.

Но, допустив даже, что справедливы все хитросплетенныерассуждения, которыми наполнены эти истории; допустив, что народы управляютсякакой-то неопределимой силой, называемой идеей, — существенный вопрос историивсе-таки или остается без ответа, или к прежней власти монархов и к вводимомуобщими историками влиянию советчиков и других лиц присоединяется еще новая силаидеи, связь которой с массами требует объяснения. Возможно понять, что Наполеонимел власть, и потому совершилось событие; с некоторой уступчивостью можно ещепонять, что Наполеон, вместе с другими влияниями, был причиной события; нокаким образом книга Contrat Social [Общественный договор] сделала то, чтофранцузы стали топить друг друга, — не может быть понято без объясненияпричинной связи этой новой силы с событием.

Несомненно, существует связь между всем одновременноживущим, и потому есть возможность найти некоторую связь между умственнойдеятельностью людей и их историческим движением, точно так же, как эту связьможно найти между движением человечества и торговлей, ремеслами, садоводством ичем хотите. Но почему умственная деятельность людей представляется историкамикультуры причиной или выражением всего исторического движения — это понятьтрудно. К такому заключению историков могли привести только следующиесоображения: 1) что история пишется учеными, и потому им естественно и приятнодумать, что деятельность их сословия есть основание движения всегочеловечества, точно так же, как это естественно и приятно думать купцам,земледельцам, солдатам (это не высказывается только потому, что купцы и солдатыне пишут истории), и 2) что духовная деятельность, просвещение, цивилизация,культура, идея — все это понятия неясные, неопределенные, под знаменем которыхвесьма удобно употреблять слова, имеющие еще менее ясного значения и потомулегко подставляемые под всякие теории.

Но, не говоря о внутреннем достоинстве этого рода историй(может быть, они для кого-нибудь или для чего-нибудь и нужны), историикультуры, к которым начинают более и более сводиться все общие истории,знаменательны тем, что они, подробно и серьезно разбирая различные религиозные,философские, политические учения как причины событий, всякий раз, как им толькоприходится описать действительное историческое событие, как, например, поход12-го года, описывают его невольно как произведение власти, прямо говоря, чтопоход этот есть произведение воли Наполеона. Говоря таким образом, историкикультуры невольно противоречат самим себе или доказывают, что та новая сила,которую они придумали, не выражает исторических событий, а что единственноесредство понимать историю есть та власть, которой они будто бы не признают.

Глава 3

Идет паровоз. Спрашивается, отчего он движется? Мужикговорит: это черт движет его. Другой говорит, что паровоз идет оттого, что внем движутся колеса. Третий утверждает, что причина движения заключается вдыме, относимом ветром.

Мужик неопровержим. Для того чтобы его опровергнуть, надо,чтобы кто-нибудь доказал ему, что нет черта, или чтобы другой мужик объяснил,что не черт, а немец движет паровоз. Только тогда из противоречий они увидят,что они оба не правы. Но тот, который говорит, что причина есть движение колес,сам себя опровергает, ибо, если он вступил на почву анализа, он должен идтидальше и дальше: он должен объяснить причину движения колес. И до тех пор, покаон не придет к последней причине движения паровоза, к сжатому в паровике пару,он не будет иметь права остановиться в отыскивании причины. Тот же, которыйобъяснял движение паровоза относимым назад дымом, заметив, что объяснение околесах не дает причины, взял первый попавшийся признак и, с своей стороны,выдал его за причину.

Единственное понятие, которое может объяснить движениепаровоза, есть понятие силы, равной видимому движению.

Единственное понятие, посредством которого может бытьобъяснено движение народов, есть понятие силы, равной всему движению народов.

Между тем под понятием этим разумеются различными историкамисовершенно различные и все не равные видимому движению силы. Одни видят в немсилу, непосредственно присущую героям, — как мужик черта в паровозе; другие —силу, производную из других некоторых сил, — как движение колес; третьи —умственное влияние, — как относимый дым.

До тех пор, пока пишутся истории отдельных лиц, — будь ониКесари, Александры или Лютеры и Вольтеры, а не история всех, без одногоисключения всех людей, принимающих участие в событии, — нет никакой возможностиописывать движение человечества без понятия о силе, заставляющей людейнаправлять свою деятельность к одной цели. И единственное известное историкамтакое понятие есть власть.

Понятие это есть единственная ручка, посредством которойможно владеть материалом истории при теперешнем ее изложении, и тот, ктоотломил бы эту ручку, как то сделал Бокль, не узнав другого приема обращения систорическим материалом, только лишил бы себя последней возможности обращатьсяс ним. Неизбежность понятия о власти для объяснения исторических явлений лучшевсего доказывают сами общие историки и историки культуры, мнимо отрешающиеся отпонятия о власти и неизбежно на каждом шагу употребляющие его.